Но Марси не оторвалась от луны, которую раскрашивала.

Д’жоржа встретилась взглядом с Джеком и увидела в его глазах озабоченность и сочувствие.

— На самом деле уже никакое не утро, — сказала она. — Почти полдень.

Она подошла к Марси, взяла ее за подбородок и приподняла ее голову. Девочка взглянула в глаза матери, но только на секунду — и вновь ушла в себя. Д’жоржа увидела ужасающе пустой взгляд. Она отпустила подбородок дочки, и та немедленно вернулась к своей луне и принялась скрести по бумаге последним красным мелком, оставшимся у нее.

Джек отодвинул свой стул от стола, встал, подошел к холодильнику:

— Проголодались, Д’жоржа? Я умираю с голоду. Марси недавно поела, а я ждал вас, чтобы позавтракать. — Он открыл дверцу холодильника. — Яичница, бекон и тост? Или я могу взбить омлет с сыром, зеленью и перцем?

— Вы еще и повар? — спросила Д’жоржа.

— Призов никогда не завоюю, — ответил он. — Но то, что я готовлю, обычно вполне съедобно, а в половине случаев даже можно сказать, что это такое. — Он открыл дверцу морозилки. — У них есть замороженные вафли. Могу поджарить к омлету.

— На ваш вкус.

Д’жоржа была не в силах оторвать глаз от Марси — аппетит пропадал, когда она смотрела на свою невменяемую дочь.

Джек взял из холодильника картонную упаковку молока, упаковку яиц, пакетик сыра, зеленый перец, маленькую луковицу и понес все это к разделочному столику рядом с раковиной. Когда он принялся разбивать яйца, Д’жоржа подошла к нему. Пожалуй, Марси не услышала бы ничего, даже если бы мать перешла на крик, но все же Д’жоржа обратилась к Джеку шепотом:

— Она и вправду поела?

Тот ответил тоже шепотом:

— Конечно. Немного овсянки. Кусочек тоста с вареньем и арахисовым маслом. Пришлось помочь ей немного — и все.

Д’жоржа старалась не думать о том, что Доминик рассказал ей о Зебедии Ломаке и о схожести между случаями Ломака и Алана. Если два взрослых человека не смогли справиться с нездоровой одержимостью, которая развилась на почве увиденного ими 6 июля и последовавшего за этим промывания мозгов, каковы шансы Марси справиться с этим и выжить?

— Ну-ну, — мягко сказал Джек. — Не плачьте, Д’жоржа. Слезами горю не поможешь. — Он обнял ее. — Все будет в порядке. Обещаю. Слушайте, сегодня утром все говорили, что спали просто прекрасно, без всяких сновидений, и Доминик не бродил во сне, и Эрни боялся темноты куда меньше обычного. А знаете почему? Одно то, что мы собрались здесь и живем по-семейному, разрушает блоки в памяти, снимает давление. Да, Марси сегодня утром стало чуть хуже, но это не значит, что все падает по наклонной. Ей будет лучше. Я знаю.

Д’жоржа не ожидала объятия, но приняла его с радостью. Господи, с какой же радостью! Она прижалась к Джеку, позволила ему удержать ее, ничуть не чувствуя себя слабой и глупой, напротив, она ощущала, как его силы перетекают в нее. Она была высоковата для женщины, а Джек не был высоким для мужчины, оба были почти одинакового роста, но Д’жоржей все равно овладело какое-то атавистическое чувство: ее оберегают, защищают. Она вспомнила, о чем думала вчера в самолете, летя на север из Лас-Вегаса: люди не рождаются для того, чтобы жить сами по себе, бороться в одиночку, наша сущность как вида — в потребности дарить и принимать дружбу, привязанность, любовь. Сейчас ей требовалось получать, а Джеку — давать, и слияние их потребностей наделяло обоих новой целеустремленностью и решимостью.

— Омлет с сыром, порезанным лучком и ломтиками зеленого перца, — сказал Джек. Его губы почти касались уха Д’жоржи, он словно чувствовал, что она опять обрела опору и готова двигаться дальше. — Вас устроит?

— По-моему, просто великолепно, — сказала она, неохотно отпуская его.

— И еще один ингредиент, — добавил он. — Я предупреждал, что на кулинарные призы мне не приходится рассчитывать. У меня в омлете всегда остается осколок скорлупы, как бы я ни старался.

— Ну, это же секрет хорошего омлета, — сказала она. — Осколок скорлупы для вкуса. Лучшие рестораны именно так и делают.

— Правда? А одну косточку в каждой рыбе оставляют?

— И кусочек копыта в каждой порции мяса по-бургундски, — сказала она.

— И в каждом трюфеле по свиному пятачку?

— А в каждом клопсе — по клопу. Боже мой, я ненавижу каламбуры.

— И я тоже, — сказал он. — Перемирие?

— Перемирие. Я натру сыр для омлета.

Вдвоем они приготовили завтрак.

Марси за кухонным столом раскрашивала луны. Раскрашивала и раскрашивала. И произносила себе под нос это единственное слово — луна — монотонный, гипнотический, ритмичный повтор.

В Монтерее, Калифорния, Паркер Фейн чуть не угодил в логово паука-ловушки и решил, что ему повезло уйти оттуда живым. Паук-ловушка — так он окрестил соседку Салко, женщину по имени Эсси Кро. Паук-ловушка сооружает норку в земле и сплетает крышку. Когда другое несчастное насекомое, невинное, ничего не подозревающее, наступает на идеально закамуфлированную крышку, та открывается, и жертва падает в пасть прожорливого паука. Норка Эсси Кро была большим домом в испанском стиле — изящные арки, освинцованное стекло в окнах, глиняные горшки с цветами на террасе, — гораздо более уместном для калифорнийского побережья, чем колониальный особняк Салко. Взглянув на здание, Паркер приготовился к встрече с обаятельными и утонченно-любезными людьми, но, когда дверь ему открыла Эсси Кро, он сразу же понял, что попал в беду. Когда он сказал, что хочет узнать про Салко, она в буквальном смысле слова схватила его за рукав и втащила внутрь, захлопнув за ним крышку своей норки: те, кто ищет информацию, часто могут сообщить кое-что взамен, а Эсси Кро питалась слухами, как паук питается беззаботными жучками, сороконожками и мокрицами.

Эсси не походила на паука — скорее на птицу. Но не на худенькую, тонкошеею, тонкогрудую ласточку, а, пожалуй, на откормленную чайку. Она двигалась быстрым птичьим шагом, слегка наклоняла голову набок на птичий манер, а на ее лице были маленькие птичьи глазки-бусинки.

Усадив Паркера в гостиной, она предложила кофе, тот отказался, Эсси настаивала, но он возражал, уверяя, что не хочет ее беспокоить. И все равно она принесла кофе со сливочным печеньем — так быстро, что у него закралось подозрение: не пребывает ли она, как паук, в постоянной готовности встретить случайного гостя?

Эсси с разочарованием услышала, что Паркер ничего не знает о семействе Салко и никаких слухов до него не доходило. Но поскольку Паркер не дружил с ними, он был подходящим свежим слушателем, на которого Эсси могла вывалить свои наблюдения, истории, клеветнические измышления. Не понадобилось даже задавать вопросов — Паркер узнал больше, чем хотел. Донна Салко, жена Джеральда, была (по словам Эсси) вульгарной женщиной — слишком блондинистой, слишком претенциозной, насквозь фальшивой. И настолько худой, что наверняка брала в рот одно лишь спиртное. Или страдала анорексией. С Джеральдом, своим вторым мужем, Донна состояла в браке уже восемнадцать лет, но Эсси думала, что долго это не продлится. По словам Эсси, шестнадцатилетние девочки-близняшки были такими необузданными, невоздержанными, половозрелыми и безнравственными, что Паркер представил себе стаю молодых людей, которые ошиваются вокруг дома Салко, принюхиваясь, как кобели, ищущие суку во время течки. Джеральд Салко владел тремя процветающими заведениями — магазином антиквариата и двумя галереями близ Кармела, но Эсси не могла понять, как они могут приносить прибыль, ведь Салко — сильно пьющий распутник и тупоголовый олух, не имеющий делового чутья.