ничем не лучше: придурковатые, слабохарактерные в своем обычном поведении, они со своими странностями служат посмешищем для окружающих и совершенно беспомощны в мирских делах: они способны измерять небеса, охватывать мыслью целый мир, наставлять других мудрости, и в то же время при какой-нибудь покупке или заключении какой-либо сделки любой неотесанный лавочник обведет их вокруг пальца. Ну разве они после этого не глупцы? Да и каким образом они могли бы быть другими, когда (как он справедливо замечает) «в школах просиживает столько олухов, которые не слышат и не видят того, что происходит за ее стенами»?[1985] каким образом они могли бы набраться опыта? с помощью чего? «Я знавал в свое время (говорит Энеа Сильвио в своем послании к Гаспару Склику{1547}, канцлеру императора) множество ученых людей, обладавших глубокими познаниями, но при этом до того невоспитанных и беспомощных, что они понятия не имели о самой обычной обходительности и не имели ни малейшего представления о том, как управляться ни со своими личными делами, ни с общественными. Так, например, Пагларенци{1548} с изумлением рассказывал о том, как его надул собственный фермер: тот, видите ли, уверял, что его свинья принесла одиннадцать поросят, а осел — будто бы только одного осленка»[1986]. Дабы наилучшим образом охарактеризовать людей такого рода, я не могу привести иного свидетельства, нежели то, которое Плиний дает об Исее{1549}: «он до сих пор только ритор; нет людей искреннее, простодушнее и лучше учителей»[1987]; это в большинстве своем безобидные, честные, справедливые, целомудренные и прямодушные люди.

А теперь, поскольку они обычно подвержены таким опасностям и неприятностям, как слабоумие, душевные болезни, глупость и прочее, Джованни Воскиус выражал пожелание, чтобы настоящих ученых особенно щедро вознаграждали и почитали превыше всех прочих людей и чтобы они «пользовались особыми привилегиями в сравнении с остальными, поскольку они жертвуют собой и сокращают свою жизнь ради общественного блага»[1988]. Однако наши покровители учености настолько далеки теперь от почтения к Музам и воздаяния мужам науки тех почестей или вознаграждения, коих они заслуживают и коими их жаловали на основании поощрительных привилегий, предоставлявшихся им многими благородными государями, что, если после всех мучений, которые они претерпели в университетах, расходов и издержек, всякого рода затрат, утомительных часов, изнуряющих уроков, докучных дней, опасностей, превратностей (отказывая себе во всех удовольствиях, которым предаются все прочие люди, оставаясь на протяжении всей своей жизни на привязи, словно охотничьи соколы) им все же удастся преодолеть все эти препятствия, они в итоге останутся отверженными, презираемыми и, что намного тягостнее всех иных бедствий, будут доведены до последней крайности, предоставлены нужде, бедности и нищете. Отныне их неизменными спутниками являются

Pallentes morbi, luctus, curaeque laborque

Et metus, et malesuada fames, et turpis egestas,

Terribiles visu formae[1989].

Бледные здесь болезни живут и унылая старость,

Страх, нищета, и позор, и голод, злобный советчик,

Муки и тягостный труд — ужасные видом обличья.

Если бы ничто, кроме этого, их не тревожило, то одного только сознания такой своей участи было бы довольно, чтобы все они стали меланхоликами. Большинство других ремесел и профессий после каких-нибудь семи лет ученичества обеспечивает возможность самостоятельного существования. Купец идет на известный риск, отправляя свои товары морем, и хотя возможность неудачи очень велика, но тем не менее, если возвратится хотя бы одно судно из четырех, тогда вполне вероятно, что, не получив никакой прибыли, он, во всяком случае, не будет и в убытке. Земледелец почти наверняка останется при барыше, ибо quibus ipse Jupiter nocere non potest [сам Юпитер не в силах ему навредить] — это преувеличение принадлежит Катону, который и сам был превосходным земледельцем[1990], и только участь ученых представляется мне наиболее ненадежной, ведь они не пользуются уважением и зависят от любых случайностей и опасностей. Во-первых, ведь на поверку может оказаться, что ни один из многих посвятивших себя науке не станет настоящим ученым: ведь понятливостью и способностями к учению обладает далеко не каждый — ex omni ligno non fit Mercurius[1991] [ведь и статуя Меркурия не из любого бревна вырезана]; в нашей власти создавать ежегодно мэров и чиновников, но только не ученых; король, как признавал император Сигизмунд{1550}, может удостоить рыцарского звания и пожаловать баронский титул; университеты могут присваивать ученые степени и Tu quod es, e populo quilibet esse potest{1551} [Таким, как ты, ведь может стать любой], однако ни он, ни они, ни весь мир не в силах удостоить ученостью, сделать философами, художниками, ораторами, поэтами. Мы можем, как справедливо заметил Сенека, с готовностью воскликнуть: O virum bonum! o divitem! [Какой вы достойный человек! Какой богач и счастливец!]; мы можем указать на богатого, честного, счастливого человека, на человека преуспевающего, sumptuose vestitum, Calamistratum, bene olentem [пышно разодетого, с завитыми волосами и благоухающего]; magno temporis impendio constat haec laudatio: O virum literatum!{1552} [но потребуется куда больше времени прежде, чем нам представится случай воскликнуть: какой вы образованный человек!]. Ученость не приобретается так быстро, и хотя возможно отыскать людей, готовых не пожалеть трудов своих, достаточно для этой цели развитых и щедро к тому поощряемых патронами и родителями, а все же очень немногие достигают ее. И даже если это достаточно понятливые люди, их сообразительность далеко не всегда соответствует человеческим желаниям, или же, обладая необходимыми способностями, они не всегда хотят приложить необходимые усилия, или же их сбивают с пути истинного беспутные приятели, vel in puellam impingunt, vel in poculum [или же они попадают в беду из-за женщин и вина] и, таким образом, лишь попусту растрачивают время к огорчению друзей и себе на погибель. Допустим, однако, что они и прилежны, и трудолюбивы, и зрелого ума, и обладают, возможно, хорошими способностями, сколько же в таком случае телесных и душевных недугов может еще выпасть на их долю! Самый тяжкий в мире труд не сравнится с научными занятиями. Может случиться и так, что этого не выдержит их организм, что, стремясь достичь совершенства, познать все, они потеряют здоровье, благосостояние, рассудок, жизнь, одним словом, — все. Но допустим все же, что человеку удалось избежать всех этих случайностей, aeneis intestinis [внутренней опустошенности], что он крепок телом, усовершенствовался и достиг зрелости, преуспел в своих научных