раздвигаемой перегородки и, раскинув копну волос, продолжала спать, прижимая к себе нуждающееся в защите и покровительстве тельце. Извечный материнский инстинкт, свойственный любому живому существу. И нет в нем какой-либо меркантильной выгоды или коварных планов — просто с древнейших времен в базовом слое инстинктов он является главнейшим. Хотя… Тут нет и не должно звучать всей этой наукоемкой чуши, придуманной психологами ради куска хлеба с маслом и ложкой икры, — просто на застеленном сырым паучьим шелком ложе лежала женщина, защищающая ребенка. Обняв и обернув коконом рук, она закрывала его от окружающего мира, наполненного насилием и болью, — пусть только на ночь. На эту короткую, наполненную тихим плачем и вскриками ночь. И пускай ребенок не ее, но это не помешало вскинуться и оскалить клыки в порыве защитить — защитить от всех и вся, несмотря ни на что, стоило только появившемуся из тьмы коридора Ссешесу притронуться к мальчику.

Извечная битва взглядов в момент, когда безумная, все поглощающая стена материнского гнева встречается с суровой необходимостью и отблеском стали, пришедшими из окружающего мира. «Не отдам!» — кричат наполненные болью зрачки. Тишина, обретшая жизнь и объем, окутывающая происходящее. Неловкое, невозможное движение и скользящая по гладкой щеке в странной, противоестественной попытке ласки рука дроу, практически полностью растворившаяся в окружающей тьме, отдернулась…

18.08.1941 г. Ночь. Поляна в паре километров от подземелья

— Uss!

Оплетенная паучьими лапами гарда взмыла над головой, направляя иззубренный волнистый клинок параллельно земле.

— Draa!

Шелест разрезаемого воздуха стал больше похож на тончайший мелодичный свист, матовый полукруг стали, взблеснув, обвился вокруг буквально протанцевавшей два шага вперед фигуры. Блеск отраженного клинком света умирающей луны тянул и манил, своеобразной светомузыкой оттеняя возникшую из ниоткуда музыку стали.

— Liar!

На секунду застывший на вытянутых руках двуручный меч в такт команде взлетел над головой. Одновременно с этим затянутая в темный комбинезон фигура шагнула вперед.

— Quen!

Уже знакомый по предыдущему движению клинка тонкий присвист раздался, когда вскинутый над головой меч неожиданно ушел назад и вниз. Чтобы в следующее мгновение рвануться в страшном даже на вид нижнем ударе, так нелюбимом щитоносцами за неожиданность и калечащие раны, после которых уже не встают.

Окончив показ, застывший в передней стойке дроу блеснул угольками зрачков и продолжил лекцию:

— Теперь смотри и слушай, dalharuk, как Killian Alure Doerain oloth звучит в тишине ночи.

После этих слов буквально взвившийся в воздух Valsharen Rillintar взорвался чередой ударов, слившихся в танец — танец тьмы, стали и необычной, тонкой мелодии разрезаемого воздуха. Странной, ломаной мелодии, в которой перемежались веселье и грусть, ненависть и любовь, больше похожая на дикий животный экстаз…

Семь секунд волшебства…

Спокойный, кажущийся ледяным, словно пригоршня воды, голос отвлек от затихшей музыки.

— Тебе не стать боевым магом, движением длани обрушивающим небеса на объятых ужасом врагов. Даже ценой жизни и разрушения энергооболочки ты не сможешь кинуть огненный шар или вскипятить кровь во вражеском теле…

С каждым скатывающимся кусочками гравия словом небольшие березки, находившиеся на этой маленькой, залитой светом луны полянке, с шелестом опадали. Нет, не так! Листья соскальзывали и, втыкаясь белеющими в темноте косыми срезами в покрытую ковром травы землю, замирали в подобии жизни. Уже мертвые, но не сознающие этого.

— Не стать тебе и клириком, передоверив свою месть какому-нибудь завалящему божку.

Шелест слов приближающейся фигуры, окутанной покрывалом теней, заставил пробудиться в глубине синих, как само небо, наполненных мукой и отчаянием глаз надежду. Надежду и кое-что еще. Кое-что растущее в груди с каждым услышанным словом и каждым ударом сердца…

Месть! Сладостное чувство, заставляющее жить даже вопреки смерти.

— Но я могу научить тебя танцу. Танцу Меча и Тьмы. А уж кого пригласить на танец…

Улыбка, больше похожая на оскал, мгновенно блеснула на обращенном к человеческому детенышу лице…

19.08.1941 г. Утро. Поляна возле источника

Дернув головой, отгоняя воспоминания, Ссешес еще раз критически рассмотрел всплывшую в голове мысль: «Семь секунд! Семь жалких секунд! Докатился! Срочно тренироваться, пока жиром не заплыл!» Пообещав себе устроить тренировку, максимально приближенную к боевой, дроу поприветствовал подошедшего Лешего:

— Здравствуй, Дух Чащи. Чем порадуешь?

В ответ прозвучало:

— Глава… Тут мне надысь яиц предложили… — Пряча ехидную ухмылочку в бороду, Леший выложил на пенек сваренные вкрутую крашенки. — Договориться хотят…

19.08.1941 г. Поздний-поздний вечер. Пуща, лагерь партизанского отряда

— Сейчас, сейчас, потерпи! Вот уж непоседа, прости господи… — Старшина рылся в мешке, а рядом нетерпеливо подпрыгивал и хлопал крыльями Глау. Привычная уже сцена, означавшая, что «большой мам» непозволительно долго ищет вечерний патрон. Но сегодня у нее было на одного зрителя больше. Тощий чумазый парнишка смотрел на дракончика во все глаза, забыв даже о чае, в который старшина щедрой рукой плеснул сгущенки.

Цепкие коготки на пальчиках, покрытых мельчайшими полированными чешуйками, вцепились мертвой хваткой в вожделенную «конфетку». Издав легкий стрекот, больше приличествующий воробью, дракоша закатил глаза и самым кончиком длинного раздвоенного языка принялся с урчанием облизывать пулю, держа патрон как заядлый алкоголик держит бутылку.

Умильное выражение лица старшины после начала облизывания немного изменилось, и он уже в который раз высказал свое отношение к происходящему. Фраза настолько часто повторялась Сергеичем, что все в лагере знали ее наизусть:

— Ну ведь гадость же?

Старшина каждый раз говорил именно так и именно с вопросительной интонацией. После этой фразы «большой мам» обычно отводил глаза в сторону и старался не подглядывать за творимым дракончиками, а то ему уже пару раз случалось ронять слюну при чистке пулемета. Тогда он сам себя испугал до чертиков, а присутствующего при всем этом Юру рассмешил до икоты. Тот так и ходил потом полдня, громко икая и ухмыляясь при каждом кинутом на Сергеича взгляде. Вслух ржать побаивался — размер кулака старшины, поднесенного ему под нос, внушал уважение. Хорошо хоть, в последнее время самочки распробовали рыбу и почти все время пропадали в водоемах, находящихся в получасе полета. Поэтому вечернюю «конфетку» сперва получал Глау, а уж потом за угощением прилетали две любительницы подводной охоты. Так что воздействие на Сергеича получалось дозированным, и при виде латунной пряжки ремня он животом урчать не начинал. Хотя, сказать по секрету, деревянная ложка, которой теперь за едой орудовал старшина, была выстругана за вечер, как раз после того случая, когда он чуть не сломал себе зуб, задумавшись и попытавшись откусить кусок от трофейной немецкой. Чему, наверное, в немалой степени способствовали голодные взгляды чешуйчатой троицы на сей девайс, который «мам» почему-то и сам не ел, и им не давал — только облизывал. А это являлось несправедливостью и