лишь переходившая из одних рук в другие. Если Троцкого обвиняли в том, что он хочет устроить „революцию в партии“, то Сталин позже сам назвал коллективизацию „революцией сверху“ (причём не только в партии, а во всей стране). Если перед XIV съездом Зиновьев опирался на тезис Ленина, что „нэп введен всерьёз и надолго, но, конечно, не навсегда“, то на XVI съезде эту цитату взял на вооружение уже Сталин. На XIV съезде Сталин, предупреждая, что переоценка кулацкой опасности может привести к „гражданской войне в нашей стране“, в то же время признавал: „Я думаю, что из 100 коммунистов 99 скажут, что больше всего партия подготовлена к лозунгу: ‘Бей кулака!’ Дай только — и мигом разденут кулака“. Сформулировав эту мысль, Сталин, несомненно, сделал для себя из нее вывод. Это была всё та же программа времен „военного коммунизма“ и крестьянской войны…

Крестьянство представлялось опасностью не только потому, что „рождало капитализм“. Оно по своему духу являлось антитезой социалистической идеи…» Сталинская индустриализация, которую одинаково хотели и он, и Троцкий, и Бухарин, отличалась от органичной индустриализации начала ХХ века тем, что её целью был слом русской антропологии, создание человека-машины, как носителя идеи социалистического нигилизма.

Шафаревич категорически осудил псевдопатриотический, а на деле — неокоммунистический мифологизированный культ репрессий 1937 года.

«В ряде произведений постепенно вырабатывалась более взвешенная и справедливая точка зрения на нашу историю: что жертвы среди „руководящих работников партии и правительства“ — это было далеко не самое страшное. Было рассказано о несравненно больших жертвах в эпоху Гражданской войны и коллективизации. Хотя бы в романе М. Н. Алексеева „Драчуны“, где описан голод 30‐х годов, и в статье М. П. Лобанова „Освобождение“, донесшей эту тему до широкого круга читателей, в „Архипелаге ГУЛАГ“ А. И. Солженицына, в романах В. И. Белова „Кануны“ и „Год великого перелома“, в статьях В. А. Солоухина и В. В. Кожинова в „Нашем современнике“ и т. д.

В последнее время стрелка как будто повернулась на 360 градусов и вернулась в прежнее положение. Опять стал популярен тот взгляд, что 37‐й год в основном сводился к уничтожению „старых революционеров“ — лишь с противоположной оценкой: „Так им и надо!“ Это как бы было наказание им за то, что они творили во время революции. Или суровое напоминание нынешним врагам России. Я видел даже в одной газете статью „Да здравствует 1937 год!“ (хотя заглавие, может быть, иронично?). Но в хрущёвские времена и позже, когда главной трагедией сталинской эпохи провозглашали „избиение руководящих партийных кадров“ как раз эти самые „кадры“ или их потомки (физические или духовные), в то время это было хоть как-то понятно (хотя безжалостно, эгоистично). А сейчас авторы прямо противоположных — почвеннических, русских — взглядов предлагают считать расстрел Ягоды или Зиновьева событием, своим значением заслоняющим расстрел десятков тысяч „кулаков и уголовников“ (то есть крестьян), вернувшихся из сибирской ссылки, расстрел десятков тысяч священников, расстрел Кондратьева, Чаянова, Флоренского, Клюева. Вот это представляется мне парадоксальным».

Мысль Шафаревича этому восторгу перед злом противоположна. Для него русская история была нормальным органическим историческим развитием, насильственно прерванным экспериментом по внедрению инфернальной социалистической воли к смерти. И личной задачей академика Игоря Шафаревича было вернуть Россию на пути жизни.

Путь жизни, в тех конкретных исторических условиях, в которых мыслил и действовал Шафаревич — это значило путь Нации. Он выпукло подчеркивал, что никакой альтернативы здоровому национализму как пути выхода из тупика, в который завел русских двуединый молох нежизни — марксизм и либерализм, попросту нет. Он участвовал в русских националистических партиях и общественных объединениях, вошел в редакционный совет издававшегося К. А. Крыловым журнала «Вопросы национализма».

Его собственная теория нации была теорией органической холистической целостности, носящей, как и все в богосотворенной жизни, поистине чудесный характер.

«Практически во все известные нам времена люди живут, объединяясь в группы, большие, чем семья, и меньшие, чем все человечество. В известной нам письменной истории действующими лицами являются нации, формирующие государства. В более древний период и в современных догосударственных обществах такую же роль играет племя. Оба понятия объединяются в одно — этнос. По какому принципу происходит объединение в этнос? Громадную роль играет родственность, единство происхождения, как в семье.

Роль этносов, видимо, связана с тем, что, объединяясь в эти группы, люди приобретают возможность находить ответ на вопросы жизни, абсолютно непосильные индивидуальному человеческому уму. При этом то, как находится ответ, остается совершенно непонятным индивидуальному уму: ответ объясняют тем, что „так повелось исстари“, или что так указал мифический предок, или что делать иначе — грех, табу. Это совершенно другой путь контакта человечества с окружающей средой, чем индивидуальное рациональное мышление…

Несомненно, существует много… примеров такого решения задачи „групповым разумом“ племени или нации (хотя бы открытие земледелия и приручение животных). Конечно, совершенно непонятно, как этот „групповой разум“ находит решение, недоступное индивидуальному человеческому разуму. Но ведь точно так же непонятно, как десять миллиардов клеток человеческого головного мозга вместе сочиняют стихи или доказывают теоремы…

Принадлежность к нации дает человеку более высокие жизненные цели, помогает оторваться от „малых радостей“ или, наоборот, совсем безрадостных трудностей жизни, способных полностью его поглотить, особенно в периоды, когда привычная жизнь резко ломается. Ведь вся известная нам история есть история не отдельных людей, а народов. И только через принадлежность к народу человек может ощутить себя участником грандиозного процесса истории».

Национальное является для Шафаревича тем началом, через которое индивидуальное становится больше, чем индивидуальным, не стираясь и поглощаясь, как в нигилистической механике социализма, а прорастая в других и составляя мощный соборный ум. Выдающимся участником этого национального соборного ума был Игорь Ростиславович Шафаревич, которому по праву принадлежит место среди наиболее выдающихся русских национальных мыслителей.

Что читать об Игоре Шафаревиче:

1) Игорь Шафаревич. «Я всю жизнь, сколько себя помню, думал о судьбе русского народа». Интервью Константину Крылову // Вопросы национализма. — 2010. — № 1; URL:https://www.apn.ru/index.php?newsid=36018;

2) Крылов, Константин. Филалет. Памяти Игоря Шафаревича // URL:https://www.apn.ru/index.php?newsid=36017;

3) Минаков, А. Ю. Двудюжий Шафаревич // Тетради по консерватизму. — 2019. — № 1; URL:https://politconservatism.ru/articles/dvudyuzhij-shafarevich;

4) Шафаревич, И. Р. Полное собрание сочинений. В 6 т. — М.: Институт русской цивилизации, 2014;

5) Шафаревич, И. Р. Записки русского экстремиста. — М.: Алгоритм, Эксмо, 2004;

6) Шафаревич, И. Р. Русский народ на переломе тысячелетий. Бег наперегонки со смертью. — М.: Русская идея, 2000.

Павел Рыженко

Баталист Бога

Внезапная и преждевременная кончина на 44‐м году жизни Павла Викторовича Рыженко (1970–2014) — тяжелейший удар для русской культуры. В сáмом расцвете творческих сил от нас ушел мастер, сочетавший утонченность детального реалистического письма (почти утраченную современными художниками), мощный