а руки сжимали невидимый щит и невидимый меч – пусть невидимые, но всё же ярко-красные, легкие, почти абстрактные атрибуты детских духовных браней. С чего начинается Родина? С картинки, конечно же с картинки! Это утверждение ласкает мою душу рисовальщика, который всю жизнь только и делал, что изготовлял картинки.

В своих картинках я, с одной стороны, пытался сохранить качества букварности – простота, детскость, стереотипность, психоделическая дидактика, верность букве советского канона. С другой стороны, исчезающий канон сохраняется в легких искажениях, в сглаженных и слегка еретических версиях, словно бы явившихся с того света. Дети, вооруженные игрушечными щитами и мечами, дети в буденовках и шлемах (далеко не всегда мальчики, очень часто девочки) изображаются в манере, которую можно назвать бердслеевской. Это изнеженная и пустопорожняя детвора изнаночных миров: они редко улыбаются, а если улыбаются, то одними лишь уголками губ (леонардовская или же буддийская полуулыбка, скорее, намек на возможность улыбки), у них часто закрыты глаза, они слишком инертны, слишком обтекаемы, слишком погружены в медитацию или же в грезы, а если и случается румянец на их щеках, то это скорее румянец сказочного крестьянского отпрыска или же аграрного аристократа, нежели пролетарская краснощекость ортодоксального советского малыша.

Как бы то ни было, образ вооруженного ребенка – важнейший элемент той иконографии грез, которую я вольно или невольно воспроизвожу в течение многих лет. К этому примыкает и образ вооруженной девушки (девочки), которому я уделил пристальное и нежное внимание при рассмотрении канона «Юдифь с головой Олоферна».

Я в очередной раз провалился в детство (как мне и свойственно), а ведь собирался я рассказать о специфических аспектах, присущих 90-м годам, – о тех самых аспектах, которые в наибольшей степени ассоциируются с этим десятилетием в российском массовом сознании. Речь идет о том, что называют criminal touch. О гротескном криминальном романтизме 90-х.

Ленин (или Сталин?) называл графа Льва Толстого «зеркалом русской революции». Зеркалом российских криминальных 90-х годов стал, как ни странно, Квентин Тарантино. Его вполне можно считать не только лишь зеркалом, но даже символическим отцом российского криминала, что многое сообщает нам о телепатических вибрациях эпохи раннего глобализма. Абсурдно-гротескный шик, нечто глубоко и выстегнуто киношное пропитывало собой реальность того времени. Провалы в тарантиновскую эстетику были частыми, непроизвольными и неизбежными – особенно начиная с того момента, когда волны психоделической революции стали проникать в батискаф криминального сознания. Я был отчасти свидетелем этого проникновения, так что и мне приходилось проваливаться в мир оживших тарантиновских фильмов, о чем сейчас собираюсь слегка рассказать.

Один мой друг, активно вовлеченный в коммерческие дела, настолько вдохновился эффектом лизергиновой кислоты, что решил нести пылающий свет психоделической революции в среду своих партнеров по бизнесу. Те относились к разряду парней с золотыми цепочками на шеях. Наивный современный читатель, наверное, представит себе народных братков, но всё это были ребята из московских интеллигентных семей, мои ровесники, сыновья и внуки советских академиков, офицеров госбезопасности, композиторов, психиатров, что не мешало этим парням погрузиться на волне времени в ту самую кинематографическую реальность, которую изображал в своих фильмах гениальный садист Квентин. Кое-кого из них я знавал еще до того, как они обзавелись золотыми цепочками и соответствующими делами. Все они слыли приверженцами кокаина, но мой друг решил расширить их внутренние горизонты.

Как-то раз он пригласил меня на очередные посиделки – я не догадывался, что речь идет о задуманной им инициации, в ходе которой он собирался приобщить нескольких человек из этой среды к опыту кислотного направления. Он вознамерился окислить их. Встреча происходила днем, при солнечном свете, на последнем этаже некоего довольно высокого здания на окраине Москвы. Я оказался в просторном лофте с огромными окнами, за которыми простиралась промзона. Обстановочка являла собой нечто среднее между офисом и chill-out-space: длинные кожаные диваны, стеклянные столы. На столах всё по классике: бутылки с дорогим и крепким алкоголем, белые дорожки, свернутые в трубочку долларовые купюры, ну и еще какие-то китайские салатики в пластиковых емкостях. Присутствовало человек шесть. Парочку из них я знал – это были парни по прозвищу Князь и Бессмертный. Первый происходил из сурового спального района, в детстве отсидел на малолетке (они с товарищами случайно убили мента), а вернувшись из мест заключения, он вдруг узнал от матери, что принадлежит к одному из самых древних аристократических родов Российской империи, что сделало его застрельщиком восстановленного Дворянского собрания. Второй был рыжий еврей, всегда веселый и бесшабашный, о котором говорили, что он невредимым выходит из самых стремных ситуаций, чем он и заслужил свое прозвище. Остальных я не знал.

Меня пригласили, видимо, в качестве эксперта по тому состоянию, куда все они собирались погрузиться. Я себя вовсе не считал таким экспертом, поэтому от приема ЛСД уклонился. Они же все уже были настроены моим приятелем в нужном ключе. Приученные к кокаину, они ожидали, видимо, чего-то очень веселого. Мне казалось, что я присутствую при социальном эксперименте, поэтому мне лучше оставаться трезвым. Но трезвым я не остался: как-то незаметно, в ожидании основного эффекта, мы выпили виски, потом выпили еще, похрустели салатиками. Кто-то нюхнул вдогонку. Под разговор я хлопнул еще пару рюмашек и как-то даже расслабился.

Разговор шел оживленный, безобидный, вполне увлекательный. Отвлеченный алкоголем, я как-то пропустил момент, когда их стало накрывать. Но затем игнорировать это обстоятельство уже не представлялось возможным. Эффект проявлялся по-разному, в соответствии с внутренним психическим содержанием каждого. Бессмертный хохотал. Князь застыл с кривой усмешкой на бледном лице, словно бы окаменел в момент реакции на некий анекдот. Но не со всеми присутствующими всё обстояло столь благостно. Кое в ком стал пробуждаться уссурийский тигр, проявились и другие демонические вибрации. Разговор потек в хуй знает каком русле – так, как он никак не должен был течь. Короче, вдруг выяснилось, что один из присутствующих имеет серьезные претензии к другому присутствующему. Разговор между ними на глазах принимал форму агрессивного конфликта. В дополнение к этому еще один присутствующий по кличке Игрун вдруг извлек откуда-то пистолет и стал поигрывать этим предметом с совершенно непонятным выражением лица. Вроде бы он молчал и улыбался, но содержание этой улыбки оставалось неясным. Спорящие словно не замечали этих игр с предметом, как бы засосанные воронкой своей невнятной полемики. Внезапно недовольный господин схватил своего оппонента и потащил его к окну. Распахнув окно, он высунул туда наполовину тело человека, внушившего ему неприятные мысли. Тот не сопротивлялся, как бы впав во внутреннее слабоумие. Короче, это был полный пиздец.

Трудно сказать, чем бы это всё закончилось,