Шрифт:
Закладка:
— Что ж, — сказал Кустовец жестковато, можем и посоветовать, если тебе партийный билет стал в тягость…
— Партийный билет мне в сорок втором, под Сталинградом, выдали, товарищ Кустовец, и он никогда не был и не будет мне в тягость. А вот гончим псом быть не хочу и не буду. Это ведь, как говорит Непряхин, только бешеной собаке семь верст не круг, а я человек, и у меня только две ноги…
— …и четыре колеса «газика», — подсказал секретарь райкома, не спуская с вошедшего темных невеселых цыганских своих глаз. Короткий беркутиный нос будто бы заострился на кончике.
— Эти колеса больше в грязи торчат, чем крутятся.
— Ну что же ты все-таки предлагаешь? — спросил Кустовец, косясь на «вертушку» и боясь, как. бы она не зазвенела и не помешала окончить трудный разговор. — А если и я завтра попрошу освободить меня мне ведь, Присыпкин, ничуть не легче?! И другой и третий — все побегут со своих постов, — что тогда?! А ведь мы с тобой коммунисты. Ты вот про Сталинград напомнил мне. Но ведь ты там стоял насмерть и не говорил, что тебе тяжело, не покидал своего окопа…
— Сейчас не война, товарищ секретарь.
— Не война, это верно. Но бывает, Присыпкин, и теперь посложнее, чем на войне. Иначе бы ты не взвыл вот сейчас, не запищал, не заорал чуть ли не в панике: «Караул, спасайте, освободите меня, дайте что полегче!..» Да ты не маши рукой, не перебивай меня, а слушай — не я затеял этот разговор. Если пришел посоветоваться, то вот что я тебе скажу, дорогой мой председатель: поезжай-ка в Завидово и забудь намертво про все, что ты мне тут наговорил. А я даю тебе слово сохранить в тайне всю нашу эту премилую беседушку. Давай руку, и марш! — Помолчал, улыбнулся, дрогнул раскрыльями ноздрей, спросил располагающе: — А ты что, Виктор^ действительно вчерась разрешил себе?..
— От такой жизни, Владимир Григорьевич, можно и запить. Но я еще не дошел до такой крайности. Хоть верьте, хоть нет, но я забыл уж, когда в рот брал ее.
Все это нашему законнику привиделось, — сказал Точка с нескрываемой неприязнью к районному прокурору. — Поменьше бы он принюхивался ко мне, а побольше своим делом занимался. Преступность-то в районе не убывает…
— Не убывает, — грустно подтвердил Кустовец.
— Ну вот, а он…
— Один прокурор тут ничего не сделает. Тут есть и наша вина, Присыпкин. Кто чаще всего оказывается на скамье подсудимых? Ребятишки восемнадцатилетние. А почему? Не знают, куда выпустить свою энергию. Вот и… А мы даже в районном поселке не можем стадион построить приличный. Денег нет. Ребятам негде мячик погонять, побегать… Если бы ты, Присыпкин, знал, с каким трудом нам удалось выколотить смету на сооружение Дворца культуры!..
— Но выколотили же?
— Выколотили. Но спроси Воропаева, что нам с ним это стоило!
— Ну выколотите и на стадион. Вы же — Кустовец, — польстил непреднамеренно Точка. — Ас колхозами, Владимир Григорьевич, что-то надо делать. Поверьте, не я один лью слезу горючую. Другие председатели тоже. Спросите хотя бы ну, скажем, Сергея Евсеича Грамкова, Курякова Анатолия или Лазарева Витьку, дружка моего, — они споют вам ту же арию. Да и другие тоже. Они только помалкивают, побаиваются, как бы на бюро к вам не угодить…
— Что же, вновь разукрупнять? — спросил осторожно Кустовец.
— А что, может и так! Ну, не дробить там на прежние мелкие куски, а так, в меру. Три, от силы четыре бригады — не больше, и чтобы деревни были поближе друг к дружке и поля прилегающие…
— И тогда б ты не пищал?
— Не пищал. И повторяю, не я один.
— Ну хорошо. Поезжай. Скоро наведаюсь к тебе.
Всю следующую ночь Кустовец провел за сочинением письма в Центральный Комитет. Утром позвонил секретарю обкома, кратко изложил суть письма, получил решительное «добро», и документ в сопровождении небольшой записки областного руководителя был отправлен в Москву. Надо полагать, что не один он лег тогда на стол секретариата ЦК, потому что скоро поступила новая «Записка», где осуждалось чрезмерное увлечение укрупнением хозяйств. Словом, и этот вопрос был как-то прояснен и в него внесена разумная мера. Но на нем реформы не окончились, была совершена еще одна акция, которая показалась партийным работникам (да только ли им!) совсем уже непостижимой: упразднялся райком партии и вместо него создавался партком со строгим указанием, чтобы он сосредоточил свою работу в основном на воспитании масс, а хозяйственно-экономическими вопросами займется отныне производственное управление, учреждаемое специально для этих целей.
— Что, не будет райкома? — заорал в трубку потрясенный Кустовец, обратившийся за разъяснением в область.
— Не будет. В «Записке» ясно сказано.
— А обком?
Обком покамест остается. Да не один, а сразу два, — ответил Алексей Иванович, а Кустовец, вслушиваясь в его негромкий голос, видел, как в горьком недоумении мигают золотистые реснички над синими полосками прижмуренных его глаз.
— То есть как это два? Вы что, Алексей Иванович, шутите?
— Вовсе нет. Два обкома. Один будет курировать промышленность, другой — сельское хозяйство.
— Курировать? Не руководить, а… Два обкома? Это что же, вроде двух партий? — вырвалось у Кустовца.
— Не болтай ерунды. Завтра к десяти ноль-ноль приезжай в обком. Получишь разъяснение, — одернул его Алексей Иванович.
— Ну а мне куда же… куда же теперь? Куда меняй всех моих райкомовцев?
— А никуда. Останешься на месте в том же кабинете. Секретарем парткома.
— Это что ж, тех же щей?.. — опять не вытерпел Кустовец.
— Вот я тебе волью… щей! До завтра!
И Кустовец стал секретарем парткома, и то, что это были те же щи, но только пожиже, он увидел очень скоро. Забот у него не убыло, в том числе и хозяйственных, вот права резко поубавились. И первым дал ему понять это молодой Иван Барвин, начальник производственного управления района, поставленный на эту должность по рекомендации Кустовца. Получив большую власть, он очень скоро стал возноситься, задирать нос и распоясался так, что напрочь игнорировал решения парткома, касающиеся хозяйственных дел. Пришлось в конце концов вызвать его на бюро для отчета. Небрежно развалясь в кресле, он спросил:
— Зачем вы, Владимир Григорьевич, отрываете меня от производственной деятельности, мешаете мне выполнять планы?..
— Мешаем? — переспросил Кустовец, бешено вращая черными, еще более округлившимися в удивлении глазами. — Это кто ж тебе мешает? Партия?
— Ну, может, я не так выразился… не в том смысле… У меня нынче назначено свое совещание… — сказал, немного стушевавшись, Барвин.
— Свое? — Кустовец вонзил в
