— Чего я захотела? — Федосья Леонтьевич поглядела на Авдотью грустно и почти кротко. — Чего? — переспросила и, переведя дыхание, вымолвила уже твердо: — Никому я его не отдам. Так и знайте! Поймите же, бабы, один он у меня теперь остался! Один! Как же…

— И у меня он один, — сказала Авдотья Степановна. — Один-разъединственный!

— И у Наденки моей он один, — включилась Штопалиха.

— Ну что же нам делать? — спросила Феня как бы уж примиряюще. — Как же нам поделить его? Не разрубать же на части? Кому голову, кому ноги, кому еще что?.. — Она печально улыбнулась.

— Верни ей законного мужа, — Авдотья Степановна кивнула в сторону Наденки, которая ушла к судной лавке и делала вид, будто все, о чем тут говорилось сейчас ее не касается, — приканчивала там какую-то еду.

— Сказала, этого никогда не будет! — чуть ли не вскричала Феня. — Слышите? Не будет этого. Никогда! — И, повернувшись, шаркнула дверью так, что задребезжали стекла в окнах. Придя, однако, домой и увидев там Авдея, неожиданно даже для себя, сказала ему злобно и решительно:.

— Собирай свои манатки, разлюбезный ухажер, и уходи из моего дома. И больше чтобы…

— Да ты что, Фень?.. Какая тебя муха укусила? Ты что это?

— Уматывай, говорю, и чтобы духу твоего тут не было! — кричала она, бешено вращая покрасневшими белками глаз.

— Я уйду.

— Я уйду, — сказал он, подымаясь из-за стола и нехорошо улыбаясь, но ведь я могу уйти навсегда. Ты подумала об этом?

— Подумала, — сказала она твердо.

А когда он ушел, вбежала в горницу, со всего размаху грянулась об пол, рвала на себе волосы, терзала себя, причитая:

— Что… что я наделала?.. Что?! Авдей, родненький мой, не слушал бы ты меня? Господи, да что же я натворила?!

Трое суток трактористки не видели на поле своей бригадирши, которая обычно приходила туда раньше всех. Притихли, пригорюнились девчата, особенно Таня, маясь в догадках, что же могло случиться с их желез-ной руководительницей. Не отважились спросить об этом, когда на четвертые сутки она сама объявилась и как ни в чем не бывало принялась за дело. Только темные круги под утонувшими в крутых дугах бровей глазами могли указать на душевные ее терзания. Она спросила:

— Механик приезжал в нашу бригаду?

— Приезжал, теть Феня! — быстро ответила Таня. — А сейчас Авдей Петрович поехал получать новые трактора для нас, теть Фень!

— Ну, ну, — кивнула она.

И жизнь опять потекла по определенному, привычному руслу. И принесенная Пишкою новость (он не поленился и прискакал на стан специально для того, чтобы поведать ее Федосье Леонтьевне), сообщение о том, что Авдей вновь, назло ей, Фене, вернулся к законной жене, то есть к Наденке Скворцовой, не смогла вышибить Угрюмову из этого спокойного, по крайней мере на вид, русла, из этой хорошо освоенной ее душой колеи. В самую горькую и тяжкую минуту, когда она металась на полу в несвойственной для нее истерике, когда готова уж была принять крайнее решение, Феня вспомнила вдруг, что не один он у нее, Авдей, что не сошелся на нем свет клином, что рано еще небо показалось ей с овчинку, что остался еще Филипп, ее сын, единственный до конца ее дней, — как же она могла забыть про то! Вот тогда-то она перестала истязать себя, быстро поднялась с пола, внутренне подобралась, подошла к зеркалу и не спеша стала причесываться, — темными, переливающимися волнами растекались ее длинные волосы по плечам и спине. На нее в упор смотрели строгие, посиневшие до черни и осуждающие ее же саму глаза. Знакомая, упругая сила, возвращаясь, наполняла ее. Такою, готовой к действию, к сумасшедшей работе, и увидали Федосью вновь в бригаде.

В тот день она почти не отходила от Тани, часами, точно инструктор, просиживала рядом с нею на ее тракторе, а ночью, когда улеглись по обыкновению рядышком в будке, попросила, но так, что это было уже приказом:

— Завтра, Танюша, складывай в узелок свои пожитки и перебирайся ко мне. Нечего тебе в твоей сиротской конуре торчать. Филипп велел, — добавила она для вящей убедительности, полагая, что ей простится эта маленькая неправда.

Таня, не в силах вымолвить словечка, ткнулась мокрым, зашмыгавшим носом в теть Фенину подмышку.

На следующий день, вечером, вернувшись с работы, они вместе перенесли Танино «приданое», поместившееся в одном узелке и крохотном, чуть побольше дамской сумочки, чемодане, в Федосьину избу. Наутро с благословения председателя колхоза Точки Павел Угрюмов подцепил бульдозером Танину халупу под старые немощные ребра и в один час стер ее с земного лика. На далекую заставу полетело к Филиппу письмо, строго и сурово излагавшее материну волю. Через месяц пришло ответное, которым Таня вызывалась на границу. Огорченная малость тем, что не пришлось сыграть свадьбу у себя дома, Феня проводила невестку до самого аж Саратова; Точка ссудил им для этого свой «газик», заметив лишь нарочито сердито:

— Охраняйте только там нас лучше, надежней. Глядите в оба. У нас тут дел — во! — и он чиркнул ребром ладони по своему выпятившемуся острым клином кадыку.

— Хорошо, дядь Витя! — сказала Таня, покраснев.

— Жаль мне отпускать тебя, Танек. Где найдем мы тебе замену и на тракторе, и в комсомольской организации? Настенка за голову схватилась, когда узнала…

— Найдете, Виктор Лазаревич! — звонко кричала она, уже сидя в машине, рядом с водителем, которым вызвался быть в этот раз Павел Угрюмов, могущий в любой час с трактора пересесть на комбайн, с комбайна на автомобиль, как, впрочем, и большинство завидовских работяг-механизаторов.

— Что поделаешь! — сказал напоследок председатель. — Придется искать. Точка. А ну высунь мордаш-ку-то свою, дай поцелую, пока моя Запятая не видит. Жуть ревнива, черти ее задери!.. Ну а теперь мчись, Танек, кланяйся там от всех нас Филиппу. Скажи, что мы сейчас покрепче стоим на родной для него завидовской земле. Счастья тебе, Танек, с Филиппом, долгого и прочного. Приезжайте, не забывайте родимых краев.

Стоявшая в сторонке Аграфена Ивановна наказывала сыну и старшей дочери:

— На обратном-то пути к тетеньке Анне загляните. Совсем плоха, слышь, стала. Проведайте — как там и что с ней.

— Проведаем, мама. Непременно! — крикнула Феня уже с покатавшейся по улице машины.

27

— Куда денешься! Время не чарочка-каток. Оно, милый, не покатится к тебе в роток, — изрек как-то склонный к философскому мудрствованию в стремительно летевшие под гору свои лета Максим Паклеников, поучая озорного, так и застрявшего где-то по пути в своем росте Миньку Соловьева, не замечавшего своих лет, нередко забавы