Шрифт:
Закладка:
Все молчат.
Ну?.. Чего это вы все на меня смотрите? Чего грустные, а?
Л е д е н ц о в а (всплакнула, бросается к Бережковой). Тетя Капа, не уходите от нас, мы не хотим, слышите? Не уходите!
Р е б и к о в. Галька, перестань реветь, дура!
Ю л я. Успокойся, Галочка, еще ничего не известно.
Л е д е н ц о в а (плача). Мы не хотим! Не хотим!
Б е р е ж к о в а (обняв Галю). Ай-яй-яй! Вот и слезы. Глупенькая ты, ну… ну зачем? Их беречь надо. Слезы — жемчуг актрисы. (Растроганно.) И все-то вы, скворцы, глупые… И зачем от меня таились? Вы думали, я не знаю, что меня из театра… выгнали? Знаю! Вот и ходила я вечером… по театру… прощалась. Зашла в костюмерную, платье взяла, в котором когда-то играла… Обтрепалось оно, я… оборки пришила. Прошла на сцену — пусто, темно… Поклонилась я ей низко три раза, как старушка на церковный купол. И вспомнился мне почему-то зеленый сибирский городок, весна, первый дебют…
К о р н е й Е г о р ы ч. Будет тебе, Капитолина, шарманку вертеть! Ты что, не видишь, что девчонки ревут! Этому не бывать! Говорить будем завтра с кем надо, а нынче нечего плакаться.
Б е р е ж к о в а. А мы и не плачем. (Утирая слезу.) Кто это сказал? Наоборот, мы… мы сейчас петь будем, да-да, петь! Дайка мне, Ребиков, гитару. Я ведь когда-то тоже пела. У меня и тогда голосу не было, но… я хитрая, я душой, душой пела. И… ничего, говорят, получалось. (Взяв гитару.) Ну, что же мне вам спеть, дорогие мои? Разве что… про первый дебют? (Перебирая струны, тихо поет.)
Пусть этот памятный день и далек,
Но словно вчера это было…
Старой афиши заветный листок
Бережно я сохранила.
Верный свидетель счастливых минут, —
Его я с волненьем читаю,
И первый дебют,
первый дебют,
первый дебют вспоминаю…
Молодежь подхватывает последние слова. Мелодия ширится.
Сколько мечтаний, надежд и тревог
Снова меня наполняют…
Снова мне слышится — третий звонок
На сцену меня вызывают.
Снова, как прежде, зовут и влекут
Милые сердцу кулисы, —
Нет, первый дебют,
первый дебют
его не забудет актриса.
Пусть старость подходит и годы бегут,
Пускай голова уж седая,
Но вспомнит актриса свой первый дебют
И снова душой расцветает…
И если на сцену ее позовут,
Я знаю, что в это мгновенье
К ней снова придут,
как на первый дебют,
и молодость и вдохновенье…
(Отложив гитару.) Что? Скажете, не так?
Все дружно аплодируют.
Ю л я. Так! Так, тетя Капа, милая! Вы… вы не волнуйтесь, — приказ еще ничего не значит.
Б е р е ж к о в а. А я… и не волнуюсь. (Успокаивая Леденцову.) Ну, хватит, Галинка, брось. Никуда я не уйду, здесь, здесь я, что ты… Да меня не то что приказом, меня из театра пушкой не вышибешь, — вот я какая. Ну? Веселее, скворцы! Вы думали, я испугалась? Не-ет. Ведь если больше жизни любишь театр, разве оставишь его, когда… трудно, когда тяжело? Нет… До последней реплики с ним, с ним, дорогие мои.
К о р н е й Е г о р ы ч. Вот это, Капитолина, мужской разговор, другая музыка. Это я понимаю.
Б е р е ж к о в а. А вы… вы не ждите, работайте, репетируйте с Самсоном Саввичем. Нам помогут. И Ходунов уж не такая беда, и Хлопушкин когда-нибудь проснется, жизнь разбудит! Прилетят скворцы и скажут: «Давайте занавес, на сцену пришла весна!» А такую премьеру никто отменить не может!
З а н а в е с.
Действие третье
Картина седьмая
Кабинет Ходунова в театре. Знакомая обстановка четвертой картины. Сейчас здесь убрано, зажжены все лампы. На письменном столе две большие корзины цветов. В углу на вешалке множество шляп, плащей, пальто, оставленных почетными зрителями премьеры.
Слева круглый столик, накрытый белой скатертью. На нем стаканы, батареи бутылок и ваза с пирожными. У стола — Д у с я и З и г ф р и д.
Д у с я. Значит, так: фруктовой шесть бутылок, минеральной четыре, пять штук с заварным кремом и наполеонов — раз, два, три…
З и г ф р и д. Перестаньте считать, Дуся. Какое имеют значение наполеоны, когда… все кончено. Катастрофа над головой. Дайте мне вашу руку… Вы слышите? Слышите, Дусенька, как бьется сердце? Оно стучит, как счетчик такси. Мне кажется, что я изъездил тысячи километров, уже давно надо было выйти из машины и расплатиться, а я сижу… сижу, потому что платить нечем. И еду, еду, еду… Счетчик вот-вот лопнет, взорвется, и всему конец! (Опускается в кресло.)
Д у с я. А чего вам расстраиваться? Все радуются. Нынче премьера, полный сбор.
З и г ф р и д. Полный сбор, Дусенька, это тоже плохо. Еще два аншлага — и скажут, что это… нездоровый ажиотаж.
Д у с я. Мало ли чего скажут. А публике нравится, это по буфету видать.
З и г ф р и д. При чем тут публика? Вы не понимаете, Дуся, что в театре важно не что скажут, а кто скажет. Вот сейчас в зале сидит… новый начальник. Его только вчера назначили вместо Платона Платоновича, а сегодня он уже пришел в театр. Без звонка, по билету, разделся в гардеробе и смотрит комедию Самоцветова. (Шепотом.) Я наблюдал за ним, Дуся, во время действия, я смотрел на его лицо и… понял, что это… все, конец.
Д у с я. А что, строгий?
З и г ф р и д. С таким лицом стоят в почетном карауле, открывают гражданскую панихиду, но не смотрят комедию. Вы представляете, что он скажет? А главное, ведь я все это предвидел, я говорил, что комедия — это не жанр для руководящего состава.
Д у с я. Ну и что ж теперь будет?
З и г ф р и д. Будет плохо… Автору что? Он уедет на птицеферму, и с него как с гуся вода. Бориса Семеновича снимут, а меня… меня просто выбросят из театра. Ну что ж, я… уйду, я вернусь, Дуся, в пищевую промышленность, но… аппетит к жизни уже потерян, потому что здесь остается она, моя жизнь, моя любовь… И пусть вот эти цветы расскажут ей обо всем.
Д у с я. Это кому ж такая корзина?
З и г ф р и д. Ей от меня. (Вынимая из корзины конверт.) Вот: «Юлии Трепетовой — от З.». Это я… Если б вы знали, Дуся, как она сегодня играет, как играет! Весь зал замер, затаил дыхание, тишина… Вот послушайте. (Включает настольный репродуктор, оттуда доносятся шумные, раскатистые взрывы смеха. Испуганно отскакивает.) Что это?
