мода на современное искусство бросила на искусство старинное отблеск, который позволил «примитивную» экспрессию в церковной живописи осознать как художественную ценность. А когда современным искусством были салон и передвижничество, в 1870–1880-е, «рисунки каменщиков» не только никого не впечатляли, но, наоборот, скандализировали: часто эти рисунки закрашивали и даже сбивали со стен.

Нервандер в 1887 году назвал фрески Ноусиайнена, подобные росписям в Пюхтяя, Сипоо, Пернае и Марье, «уникальными, однако в чем-то варварскими». Он описал их так: «В христианских храмах ничего подобного еще находимо не было. Вся стенопись была в двух тонах, в красно-кирпичном и сером. В том же году эти стенописи были вновь замазаны; вид этих изображений был слишком странным, даже отталкивающим для тех, кто ожидал встретить в храме картины, возвышающие религиозное чувство. Высоко на стенах, на колоннах и на сводах видны были частью симметрические, частью фантастические орнаменты, изображающие огромных птиц. Далее в орнаментах изображались разные звери, лоси, единороги, лисицы, лошади, собаки, волки и фантастические существа – русалки. Кроме этого, виднелись изображения щитов и несколько голов святых, обведенных тщательно исполненным сиянием. Затем шли изображения, как бы указывающие на прибытие скандинавских завоевателей в Финляндию….Следующая часть живописи представляет древнюю ладью с высоким кормчим. Затем на стенописи (очень попорченной) виднелись две фигуры, готовящиеся к поединку; один всадник – верхом на коне. Перед ним маленькая собака; другой всадник, одетый в остроконечную лапландскую шапку, сидит на звере со многими ногами, около него зверь, похожий на волка. Этот поединок – быть может, символическое изображение борьбы христианства с язычеством. Вероятно, такой же смысл имеет и другое странное изображение: налево – дерево с птицами на ветках, еще одна птица порхает выше, и на нее нападают две лисицы. Направо – большой зверь, видимо лось или единорог, с высунутым языком… Ниже палач, поднявший оружие и держащий за голову маленькое человекообразное существо; палач готовится отрубить ему голову, так же как поступил он с другими, чьи головы уже лежат по другую сторону креста. Если пытаться выяснить смысл этой очень странной картины….то можно бы предположить, что изображает она благополучие тех, кто держится Древа Жизни, между тем как суетный мир с лисьей хитростью подстерегает людские души. Затем изображается Христос – господин жизни и смерти в судьбе мучеников»[17]. Вот какие сцены окружали саркофаг святого Генриха.

Катя Фёльт, исследователь «рисунков каменщиков», проследила всю историю их раскрытия и изучения. Она отмечает, что в своих изысканиях Нервандер ориентировался на датских ученых Якоба Корнерупа, который открыл и отреставрировал 80 из 600 датских средневековых храмов во второй половине XIX века, и на Софуса Мюллера, систематика варяжских-викингских орнаментов. Нервандер написал Мюллеру письмо с вопросом: можно ли во фресках Ноусиайнена найти проявления языческой варяжской экспрессии? Для него эти фрески символизировали финскую народную традицию, так как ни на что, с его точки зрения, не походили. И все же он стремился вписать их в общий горизонт северного Средневековья. Он полагал, что примитивизм фресок есть свидетельство их древности, и датировал их временем Первого крестового похода: рубежом XII–XIII веков. Однако Мюллер ничего варяжского и языческого в посланных ему прорисях Нервандера не обнаружил и ответил, что перед нами изображения в христианской традиции, провинциальные и неумелые. И все-таки ученый следующего поколения Карл Конрад Мейнандер вернулся к аргументам Нервандера и сравнил стиль Ноусиайнена с древними петроглифами Готланда. Примитивизм в его понимании означал не столько варварство, сколько художественную форму. А датировку росписей в это же время пересмотрел Франкенхаузер. В росписях найдены были епископские гербы Магнуса Таваста и Олофа Магнуссона, написанные в том же стиле, что и остальные изображения; была раскрыта единственная датированная роспись церкви Святого Клеменса в Сауво 1472 года. Таким образом, примитивные фрески оказались близкими предшественницами выполненных профессионально, и выяснилось, что художники-каменщики из народа жили в вековой традиции, которая восходила к архаике.

Можно заметить: традиция древнейшего наскального рисунка, или рельефа, существовала в виде живой художественной формы много столетий – вплоть до Нового времени. Она сохранялась в ритуальной графике язычников Севера. Что бы ни означали «рисунки каменщиков», они обнаруживают несомненную близость почерка к рисункам на шаманских бубнах. Например, на том «барабане тролля», который выставлен в Национальном музее. Но сама по себе форма способна нести разное содержание, и языческие охоты неожиданно начинают символизировать поединки добра и зла, тотемные птицы – христианские души, лабиринты-переходы в мир предков становятся эмблемами христианского жизненного цикла. Если в Пернае мы почти не видим христианской символики, в Пюхтяя и Ноусиайнене ее лишь предполагаем, то в Марье рядом с лабиринтами есть многочисленные изображения крестов, церкви и даже монаха и черта, стоящих по разные стороны от креста.

С другой стороны, форма не является нейтральной капсулой смысла. И прихожане церквей, расписанных каменщиками, воспринимали христианские символы «подселенными» в языческий мир. Язычество и христианство словно бы делили одно гнездо, как прилетающие и улетающие птицы. Неканонические изображения в церквях были головной болью духовного начальства. С ними пытались бороться, как только в середине XIV века появились местные приходы. В 1480 году запрет на неканонические росписи издал епископ Конрад Битц, как пишет Катя Фёльт[18]. Борьба в конце концов вроде бы завершилась победой, если не католиков, то лютеран. Но главный народный праздник, когда закрывается буквально все: магазины, рестораны, музеи – и вся страна словно бы затихает и погружается в невидимый пришлому человеку магический мир, – Иванов день, или Юханнус, – заставляет думать, что в гнезде по-прежнему выводят птенцов разные птицы. Образ птицы связан с Юханнусом напрямую: «Кокко» («Орел») называется костер, который в эту ночь нужно разжечь из старых деревяшек – заборов, саней и т. п. – жителям лесных Карелии и Саво, чтобы огонь как можно выше поднялся к небесам, ведь известно, что орел летает выше всех местных птиц. Элиас Лённрот рассказывает: «Казалось, будто звездное небо опустилось к самой земле. Дети и парни плясали вокруг костра, к ним присоединялся и кое-кто из взрослых. Люди постарше пели руны, а некоторые ради забавы стреляли в воздух». Эти наблюдения он дополняет собственными детскими воспоминаниями о том, как надо было гадать в ночь на Юханнус: следовало вечером с псалтырью в руках против солнца девять раз обойти никогда не сдвигавшийся с места камень или же дом, а потом ночью залезть на него и, сидя неподвижно, ждать предсказаний будущего[19].

Любопытно, что в сравнении с эталонными изображениями в скандинавской языческой живописи, например с росписью гробницы эпохи бронзы в Кивике, заметно, насколько «рисунки каменщиков» живее и свободнее, а ритуальная архаическая роспись высокого класса жестка и канонична и