Гонг от шатра вождя теперь бил непрерывно, причём в два раза чаще, чем обычно. Артайт выполнял свою угрозу, Артайт торопился. Тит облизнул прокушенную вчера в горячке боя губу и шагнул к «своему» зубцу, готовясь рубить верёвки. «Обычное дело»… В самом деле обычное.

– Трибун, что это с ними?

– С ними? – Спентад уставился на лупоглазого пращника. – Ты о чё… Точно!

Подававшие голос с дальнего края лагеря рожки и рога воют непривычно и тревожно. Человеческая волна, уже готовая захлестнуть стены, замедляется, будто в нерешительности, и… откатывается. Не просто отступает, несётся назад. Толстый парень из поселян судорожно сглатывает, опускает тяжеловатое для такого увальня копьё, недоумённо вертит головой, а раненый десятник с жутким, наполовину багровым лицом расплывается в беззубой ухмылке:

– Тгибун, я бы так гванув, повучив ховофый пинок под зад!

Не может быть! Этого не может быть, но скераты бегут, удирают, улепётывают, несутся сломя голову назад, и в душе расправляет крылья дура-надежда.

– Иногда Время бывает к нам благосклонно, а, приятель?

– А то! – усмехается во весь изувеченный рот десятник, а надежда приобретает отчётливый, прямо-таки железный облик тяжёлой имперской конницы, и конница эта атакует! Всадники на рысях выходят из-за западных холмов и разворачиваются «крыльями», охватывая скератский лагерь. Сигнальщики гордо вздымают свои «ульи»! Один… Второй… Пять! Почти два бинара![7] Хватит, чтобы втоптать в речной песок всех степняков до единого!

* * *

– Ха, а вохмачам-то без своих вофадок пгидётся дгаться!

– Какое драться?! Сдурел с радости? Они же к броду сейчас рванут… К броду!

– Вевно… О, нафы пофли!

Конная масса, постепенно ускоряясь, движется вперёд. Как же это красиво, Время всемогущее, как же это красиво! Как прекрасен этот день, эта река, это поле, эта жизнь!

– Приказ коменданта! Стрелков – на приречную! Всех!!! Два десятка – к камнемётам!

– Приказ коменданта! Живо!!! Устроим вонючкам прощание!

– Приказ коменданта!

– Приказ…

– За мной!

Короткий взгляд на победно сверкающую в солнечных лучах лавину, и бегом по стене – Скадария ещё не всё сказала! Скераты бегут, и, естественно, бегут к броду. Не успевшим добраться ни до своих лошадей, ни до лагеря, не способным драться в поле в пешем строю, что им ещё оставалось? Разве что кучка конных в центре пыталась сражаться, но судьба храбрецов была предрешена, да и не занимала она Тита. Пусть умирают как хотят, а вот беглецы… Дорога к спасению шла вдоль обрывистого склона холма, на котором высилась крепость, и Приск сгонял на приречную стену всех, кто был в силах натянуть лук или поднять камень.

Гарнизон Скадарии брал с врагов последнюю плату. Кровью. Оба уцелевших камнемёта посылали один камень за другим в тех, кто добрался до реки и по шею в мутной быстрой воде пробивался к дальнему берегу. Метательные снаряды без жалости били по барахтающейся толпе, промахнуться было невозможно.

Плавали степняки скверно, сбитых с ног и уносимых течением можно было смело зачислять в покойники. Жаль, утопленники не доберутся до «грифов», но какие миноги будут этим летом в низовьях. Какие миноги…

– К коменданту! У ворот императорская конни…

– Камни несите, камни! – Командовавший камнемётом десятник чуть не выл.

– Небец ушастый, да хоть дрова тащите! Стрелки́, гуще бить, гуще! – Приск – чудо чудное! – сорвал с головы шлем и не глядя отшвырнул. – Младший трибун Спентад, открыть ворота. Стрелки, гуще!..

* * *

Отпирая наглухо заваленные ворота, пришлось повозиться. По ту сторону ждали, весело покрикивая, затем створки со скрежетом распахнулись, давая дорогу незнакомому трибуну на рыжей кобыле. За спиной начальства пересмеивались кавалеристы, Тит на всякий случай поискал глазами Меданта, но кентавр, если и пристал к имперской коннице, вряд ли отказал себе в удовольствии как следует подраться. Тит вскинул руку:

– Скадария с радостью приветствует желанных гостей!

– Хвала Времени и великому Стурну! – Желанный гость широко улыбнулся. – Как вы провожаете нежеланных, мы видели. Трибун Авл. Третий Отрамский бинар легата Валюция.

– Младший трибун Спентад. Мы не ждали вас так рано.

– Приказ прокуратора. – Похоже, трибун Авл не улыбаться не мог. – Ускоренным маршем идти к Скадарии. Пошли. По дороге встретили конягу. Он уговорил легата поспешить, мол, больше декады вы не продержитесь.

Медант всегда знал, кто и когда сойдёт с круга. Угадал и сейчас: до вечера они могли и не дотянуть, а дотянули бы, сколько б лежало у конюшен…

– Вы появились вовремя. Куда…

– Почему первыми – к нам? – Подоспевший Приск стоял у лестницы, и счастья на его лице не было. – Почему Скадария, а не Южная и не Нижняя? Или туда тоже пошли?

– Нет. Кроме нас, свободной конницы не осталось. Все отрамские бинары заняты внутри провинции. Двадцать тысяч скератов – это…

– Я знаю, что это такое. Какой приказ вы получили?

– Отбросить степняков от брода, оставить в Скадарии припасов и две сотни конных лучников, после чего двигаться к Южной. – Авл больше не улыбался. – Если дождутся, значит, Время к ним милостиво.

– Вряд ли успеете, – каркнул комендант и ушёл. Просто ушёл, устало загребая ногами, и Тит вспомнил, что Приск командовал Южной. Стены там были ниже, а гарнизон меньше, но конница первой выручила Скадарию, и благородный Спентад понимал почему.

– Приск служил в Южной. – А ведь Нумма упоминал, точно упоминал, сколько комендантских лет забрала крепость, на перестройку которой так и не нашлось средств! – Долго служил… Я хотел спросить о Меданте. О кентавре.

– Ваш коняга передал, что хотел, и умчался. Сказал, что ночью погуляет у скератов.

– Он не вернулся?

– Нет.

Вот тебе и ответ, что за шум был ночью у лохмачей. Это «гулял» Медант, так гулял, что Артайту стало не до штурма. Целый день передышки… Не будь его, Приск вряд ли успел бы пожалеть о Южной.

– Может, он ещё найдётся. Коняги, они живучие.

– Да, конечно… Мезий, позаботься о наших спасителях. Мне нужно доложить коменданту.

Ничего ему не нужно, только постоять на странно пустой стене и отдышаться. Медант не вернётся, а гарнизон Южной умрёт, потому что в крепости не нашлось столичной цацы, за которую прокуратор «отвечает» перед друзьями-сенаторами. Гарнизон Южной умрёт, чтобы в империи было спокойно, а империя так и не узнает. То есть узнают родичи, у кого они есть, узнает начальство, а остальные будут жить, как жили. Разве что в харчевнях станут больше болтать про глупых степных варваров. Или, наоборот, про страшных, но всё равно побеждённых великим Октавианом и ещё более великим Агриппой, ведь правящий император всегда велик…

Тит наклонился, поднял обломанное перо. От стрелы. Перья, несущие смерть, перья, которыми сподобившиеся грамоте