и имел неосновательность не принять никаких предосторожностей; на несколько следующих вопросов последовали такие же неопределённые, высокомерные и раздражённые ответы; наконец, по обыкновению, он пригрозил подать в отставку. Его поймали на слове. Тотчас же враги кардинала подняли обвинение против его состояния и богатых сбережений, сделанных им во время службы; со всех сторон кричали о дефиците.

Вспомнили, что когда казначей был сделан кардиналом, то этот скромный капеллан вдруг выказал ослепительную роскошь. Отправляясь в свою епархию, он, говорят, заказал в Риме карету, стоившую 14 тысяч экю (то есть 75 тысяч франков), всю покрытую золотыми барельефами аллегорического содержания. Была даже ещё тогда в насмешку пущена по рукам полная программа всей этой церемонии; там в описании кареты нового преосвященства говорилось, что в ней эмблема правосудия была изображена на подножке кучера, а осторожность спокойно спала за спиной кареты. Уверяли даже, что когда кардинал входил в церковь, оркестр, будто бы совершенно невзначай, заиграл модную в то время в Риме симфонию из Сороки-воровки.

Нет ничего темнее финансового управления в Риме; надо всем господствует произвол. Суммы сохраняются или тратятся без всякого контроля; всякий знает, что наблюдение, порученное прелатам и кардиналам, существует лишь для формы.

Подати распределены совершенно неравномерно; есть провинции в Апеннинах, которые двадцать лет платят в казну по 100 тысяч франков сверх сметы на устройство путей сообщения, и до сих пор в них существуют лишь почти непроходимые тропинки. Беспорядок возбуждает неудовольствия, которые вызывают необходимость их усмирения, и уже четырёх тысяч швейцарских солдат не хватает больше для подавления волнений, попытки к которым наполняют заключёнными форт Сан-Лео и другие государственные тюрьмы.

Папы не имеют наследников и не заботятся о династических интересах, хлопоча лишь о том, чтобы хорошенько пожить. Им дела нет до тех воспоминаний, которые они по себе оставят в народе.

При подобном направлении кардинал-казначей и действовал согласно со своими целями; он, что называется, выжал все соки, а после себя оставил разорённое поле; ничтожнейшее ремесло тряпичников и то было отдано на откуп, и эта монополия тоже оплачивалась небольшой суммой. В Риме можно было откупить деньгами у казны весь поземельный налог.

Часто правительство расплачивалось за эту неопытность.

В 1841 году известный в Риме аферист предложил казначею 300 тысяч франков единовременно и 25 тысяч франков ежегодно за право монопольной торговли порохом. Контракт, представлявший очевидные выгоды государству, был подписан, и была назначена на порох такса: по три франка за килограмм. Скоро запасы арсеналов истощились и их нужно было возобновить; тогда пришлось платить по новому тарифу — по три франка за то, что прежде стоило всего восемьдесят сантимов. Монополист был слишком влиятелен, чтоб им можно было пренебречь, и пришлось войти с ним в полюбовную сделку. Следствием этого промаха было то, что правительство потеряло 250 тысяч франков и 25 тысяч франков ежегодных, взамен единовременных 300 тысяч франков. В других государствах лица, управляющие своим состоянием подобно тому, как папы управляют наследием Святого Петра, объявляются расточительными и берутся под опеку. Дело дошло до такого положения, что все средства Церковной области были проданы заранее и заложены откупщикам на будущие 1846, 1847 и 1848 годы.

У казначея было единственным правилом: сорвать с провинций как можно больше и как можно быстрее и позволять им лишь то, в чём отказать не было возможности.

После разлития рек По и Рено, разорившего Ролейскую, Болонскую и Феррарскую провинции, этот сановник предпринял туда путешествие будто бы для оказания помощи несчастным жителям. Чтобы увериться в энтузиазме народа, он сам составил программы и церемониалы празднеств, которыми его должны были приветствовать, и всё было исполнено в точности: официальные приветствия, триумфальные ворота, адреса, депутации, иллюминации, музыка; всё было исполнено по приказаниям его преосвященства.

При своём отъезде он отовсюду увозил просьбы, а народу оставлял обещания.

В Болонье, потерпевшей более всего, он в продолжение четырёх дней давал аудиенции; чтобы попасть к нему в кабинет, нужно было пройти четыре зала, наполненные блестящими офицерами; у каждой двери на часах стоял швейцарский солдат.

Этот военный блеск, карты, бумаги, депеши, разбросанные повсюду, напоминали кабинет человека, решающего судьбы Европы. Но вместо того тут встречали человека, состарившегося прежде времени, усталого и рассеянного, который отвечал безразлично на все самые спешные просьбы.

«Мне нет времени заниматься здесь вашим делом, я просмотрю его в Риме».

Мы показали лживость и ошибки этой администрации, так часто попадавшейся в свои собственные сети; теперь мы укажем на её добросовестность.

Казначей, по заветному обычаю, смотрел на государственные долги как на свои собственные и нисколько не думал о их уплате, всех, имевших документы на казначейство, он прогонял как мошенников.

С кредиторами области он продолжал тактику, которую заимствовал от папы Сикста IV. Всем просившим у него денег он отвечал: «Слишком поздно, я уплатил другие долги, денег больше не осталось».

И не платил никому.

Граф Б. из Перуджии много лет имел подобный документ.

Это был контракт обмена поместий между ним и государством в одно из предыдущих царствований.

Правительство вступило во владение, но, заметив, что выгода не на его стороне, откладывало со дня на день исполнение условий.

Со вступлением Григория XVI кредитор, ничего не добившийся при Льве XII и Пии VIII, снова стал хлопотать; его держали на обещаниях. Наконец, добрая слава о новом казначее, ходившая в административных кружках, ободрила его, и он обратился снова к святому отцу. Имея на руках громадное семейство, он был почти повержен в нищету.

Папа, поражённый очевидностью его дела, приказал казначею удовлетворить его. Каждое утро граф являлся к кардиналу, прося аудиенции, но всё напрасно.

Наконец он подкараулил его у подъезда его дворца, когда тот выезжал на какую-то церемонию. Министр, окружённый целой свитой, может быть, и не узнал графа, который, бедно одетый, приближался с умоляющим видом.

«Подать этому человеку секин», — сказал казначей, обращаясь к слуге, и прошёл мимо.

Негодование вывело графа Б. из себя, — он наговорил казначею много горькой правды. Минуту спустя он сидел в замке Святого Ангела. Тогда заговорило общественное мнение; Паскен метал свои сатиры, но сколько ни говорили и ни шумели, дело было кончено.

Один болонский вельможа, одолживший папскую казну значительными суммами во время предыдущего царствования, утомлённый её медлительностью, соглашался на значительную скидку, лишь бы получить что-нибудь. По совету и при помощи одного высокопоставленного друга, он предложил уступить казначею сто тысяч франков.

«Я предпочитаю ничего не платить», — отвечал кардинал после минутного размышления. Болонский кредитор выхлопотал тогда аудиенцию у папы. Святой отец