Он особенно подружился с Жюлем Бонвилем, прямой и откровенный характер которого так шёл к его собственному прямодушию. И оба, с тех пор как познакомились с Ноемией, поклялись друг другу защищать прелестную девушку от всякой опасности и покровительствовать ей без её ведома.

Приближалось время отправки в Париж трудов римской Академии. Жюль, вдохновлённый именем и чертами прекрасной еврейки, упросил её позировать для картины Руфь и Неемия, которую он хотел ей посвятить; было решено, что отец Сальви будет присутствовать на всех сеансах.

ГЛАВА VIII

ВИЛЛА МЕДИЧИ

Картина Жюля Бонвиля была окончена, и друзья захотели бросить на неё последний взгляд, потому что завтра она отправлялась в Париж. Центром картины была фигура Ноемии; в ней артист сосредоточил всё своё вдохновение и придал ей истинно ангельскую чистоту и грацию. Сохранив всю красоту модели, он оживил её лицо выражением небесной невинности. Отец Сальви обнимал Жюля и обещал ему громадный успех, Ноемия с чувством жала его руку; живописец сравнивал глазами модель и копию и был в одно время и огорчён, и восхищен разницей, которая между ними существовала.

Уже хотели свернуть полотно, когда вдруг спохватились, что позабыли написать к картине эпиграф.

Отец Сальви просил четверть часа на размышление, когда Ноемия вынула бумагу, которая была спрятана у неё на груди, и скромно сказала:

— Я об этом позаботилась.

Она продиктовала Жюлю следующее место из книги «Руфь»: «Орфа в слезах поцеловала свою свекровь и вернулась домой, но Руфь осталась с Неемией. Эта последняя сказала Руфи: “Ты видишь, твоя невестка возвращается к своему народу и богам, ступай, вернись с нею”. Но Руфь возразила: “Куда бы ты ни пошла, я последую за тобой. Твой народ будет моим народом, и твой Бог будет моим Богом...” Они вернулись в Вифлеем ко времени первой жатвы»...

Когда уносили ящик, заключавший в себе картину, можно было подумать, судя по их печали, что уносили гроб с дорогими для них останками. Затем все трое стали припоминать друг другу приятные дни, проведённые за этой работой; это походило на воспоминания семьи о покинувшем её ребёнке.

Только что рассказанная сцена происходила на вилле Медичи близ Пинчио; её построил, по рисункам Ганнибала Липпи, кардинал Риччи в 1540 году; позднее она перешла в руки герцогов Тосканских и получила имя, которое носит до сих пор. В начале нынешнего столетия французское правительство приобрело её посредством обмена, чтобы перевести сюда Академию, которую Франция содержит в Риме начиная с XVII столетия. До сих пор заведение это, основанное Людовиком XIV, помещалось во дворце Манчини, в Корсо.

Это жилище вполне соответствует своему назначению; здание, находящееся в лучшей части города, носит на себе отпечаток порядка и изящества, свойственный архитектуре времён Льва X. Фасад, опирающийся на огромный фундамент, имеет строгий, благородный вид, он принадлежит и флорентийскому, и римскому стилям; флорентийскому в ансамбле — римскому в деталях. Портик с величественными арками, поддерживаемый колоннами, оканчивается крыльцом с двойными перилами, выходящим в сад; эту часть здания приписывают Микеланджело. Верхняя часть стен украшена старинными барельефами. Это всё, что осталось здесь от богатой коллекции Медичи. Венера, Аполлон, Ниобея, бронзовый Меркурий и Точильщик увезены во Флоренцию. Воспоминание о них сохранилось в гипсовых слепках с знаменитейших статуй, собранных в одной галерее и предоставленных в распоряжение воспитанников.

Казалось бы, что здесь существуют все данные на успех, но результаты, начиная с основания Академии и почти до нашего времени, обманывали все надежды: в Риме работы для французского конкурса будто обессилены. Каждый год в государственный бюджет вносится следующая стереотипная фраза: «Правительство заботится о составлении новых правил для французской Академии в Риме, могущих дать более полезное направление трудам воспитанников. Эта новая мера и усердие настоящего директора служат ручательством, что она будет продолжать поддерживать честь Франции в чужом краю».

Содержание Академии в Риме обходится Франции ежегодно в 120 тысяч франков.

В эту Академию посылают воспитанников, получивших первые награды по живописи, скульптуре, архитектуре и музыке; из гравёров туда отправляют одного в два года, из исторических пейзажистов и резчиков медалей по одному ежегодно. Эти воспитанники остаются в Риме пять лет, они имеют казённую квартиру и пищу и получают определённые стипендии на свои личные расходы и на модели. Кроме копий с знаменитых произведений, они обязуются ежегодно доставлять в Париж какую-нибудь собственную работу. Произведения эти выставляются в залах Академии художеств, и о них подаётся в Институт ежегодный отчёт. Основанием этих торжественных отчётов служат упрёки в пренебрежении обязательствами и сожаления о малом успехе учеников.

Французская Академия в Риме находится под управлением одного из членов Академии художеств, ею выбранного, который назначается на шесть лет. Если он умирает до истечения этого срока, то в силу условия 1676 года его временно занимает директор римской Академии Святого Луки.

Между именами директоров, избираемых большей частью из живописцев, в последнее время красуются фамилии Гёрена, д’Ингра и Ораса Верне.

Просматривая списки получивших первые награды за последние двадцать лет, удивляешься, как мало из бывших победителей достигли славы. Некоторые из них приобрели посредственную известность, остальные забыты вовсе.

Жюль не скрыл от Ноемии этих печальных летописей французской Академии в Риме, бывших предметом всеобщего удивления: путешественники, правительство, художники, даже вмешавшаяся и сюда дипломатия, наконец сами воспитанники и директора не могли понять, отчего происходит это зло, на которое ежегодно указывают отчёты Палате и Институту, но против которого не находят средств. Жюль чрезвычайно просто объяснял причины этих неудач.

— Получившие первую награду, — говорил он, — отправляются из Парижа в Рим, переполненные гордостью и тщеславием. Успех, достигнутый в школе, кажется им концом учения; они не понимают, что это только основа для их будущих трудов.

Учителя в свою очередь так же неосмотрительны, как и ученики, и если последние ещё не приобрели опытности, то первые, кажется, уже потеряли её. Вместо того чтобы подчинить римских воспитанников если не строгой, то хотя прочной дисциплине, их вдруг предоставляют неправильной и беспорядочной жизни. Для того чтобы понять всю ложность этого направления, нужно вглядеться в жизнь этих учеников. Почти все они — бедного происхождения, многие последовали своему призванию против воли родителей, предпочитающих выгодное ремесло искусству, так часто неблагодарному.

Далеко от Парижа до Рима, и тяжела дорога художника от первых опытов до славы. Чем выгоднее занятия для учителей, тем более стараются они их продлить. После нескольких лет труда прилежный ученик достигает умения рисовать с растушёвкой с выпуклых предметов, бюстов и т. п. и поступает