Можно спорить… красивая… нет?

– Женщины бывают красивые и некрасивые…

– Нет, женщин некрасивых не бывает…

– Правильно! – это у мужчин бывают дурные вкусы…

Настоящая сиреневая история. Господин Время (оно тогда ещё было

молодым… а кто скажет, что теперь оно старое?), господин Время, пролетая, не

мог не остановиться и не посмотреть такую красивую пьесу о такой красивой

женщине…

Цвела сирень. Как всегда цвела так, что сильфы и эльфы заходились от неё.

Она цвела так, ещё с тех пор, когда чудовищный, рогатый и одуревший от

похоти бог Пан пытался прижать её, ещё Сирингу, ещё голенастую нимфу, к

додонскому дубу и изнасиловать без всяких правил – жестоко и больно, по праву

хозяина леса и луга и по своей злобной неразборчивости. У неё не было выхода

– она отбивалась и царапалась, а он срывал с неё редкие одежды, и, на пике, на

грани, когда уже не вскрик, но ещё не крик, она взмолилась к богам, и они её

сделали сиренью. В отместку она стала издавать такой аромат, что хозяин

озверел и бросился ломать её цветы, но от этого цветов становилось ещё

больше. Изнемогший, он упал… а когда очнулся, ему стало невыносимо

жалко… он сделал из ветки сирени свирель… но это уже другая история.

Цвела сирень, Гефест вместе с Афиной ковали и лепили невиданное и

неслыханное, ни на Олимпе, ни на Земле чудо – первую женщину. Врали

шизонепетки многонадрезные (шу-шу-шу, ши-ши-ши, ши-ши-ши), что

женщину творили по заказу Зевса, чтоб наказать людей за что-то. Ещё не было

не только за что наказывать, ещё (в очередной раз) не было самих людей.

Пандора была первой женщиной… а дальше уже идут перепевы (и я думаю,

перепевы идут, чтоб исказить историю и исказить её в угоду кому-то, в чём я,

конечно, в этой книжке, посвящённой совсем другому, не буду разбираться),

идут перепевы шизонепеток, пустырников и других терниев: «…шу-шу-шу, ши-

43

ши-ши, созданной, – перешёптываются они, – чтоб наказать людей. Лилит тоже

была первой, шу-шу-шу, как бы – это не одна и та же персона? Время видело и

знает, и знает, что сходилась она с сынами божиими, иначе откуда бы взялись

все эти «издревле славные люди»».

«В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как

сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им.

Это были сильные, издревле славные люди»1.

Время знает обо всём, но молчит… может потому, что уже не помнит про

Лилит…

И всё-таки цвела сирень. Сирень цвела, а из кузницы, под самой Этной,

доносился такой грохот, что Эрато и Эвтерпа, у которых были особенно нежные

ушки, и у которых от грохота разболелись головки, сбежали с Олимпа на

Землю. К братьям по крови, к Алоадам сбежали и нажаловались братьям, мол,

де, вот, на Олимпе уже нет никакого покоя, чтоб в тишине сочинять песни и

гимны, потому что этот ненасытно-сексуальный Кронид то мечет громы, то

ругается с женой, то, вот – задумал отомстить Прометею, и Гефест с Афиной

(всегда они у него под рукой, всегда рады угодить) затеяли такое

светопреставление! Жалобы, конечно, проникли Алоадов справедливым

негодованием и стали одной из причин, почему они хотели взгромоздить

Пелион на Оссу, или Оссу на Пелион, или Оссу на Олимп, а на Оссу Пелион

(теперь уже точно никто не знает), чтоб достичь неба и отвоевать себе в жёны

Геру и Артемиду. Чем закончилось? все – и знают, и помнят. Если уж Атлант,

который может на себе всё небо держать, бежал, как угорелый, от молний Зевса

на край света, то, что там Алоады2… а вот Прометей (родной брат Атланта, и

оба они сыновья Иапета, поэтому Иапетиониды), Прометей – это другое дело.

История старая, поросла мхом, и Время – оно-то знало её, но не хотело

перемешивать грешное с праведным. История про любовь Прометея и Пандоры

– одно, а история свор и ссор Прометея с Зевсом – другое; а то так можно

никогда до конца и не дорассказывать; достаточно сказать, что Зевс решил

отомстить Прометею за какие-то его (Прометея) неблаговидные, с точки зрения

самого главного олимпийца, прошлые делишки (таких у Иапетионида хватало).

В гневе сказал Прометею Кронид, облаков собиратель:

"Сын Иапета, меж всех наиболе на выдумки хитрый!

Козней коварных своих, мой любезный, еще не забыл ты! "3

И решил Кронид это дело сделать хитро, таким хитро-мудрёным образом

(не иначе, как ему подсоветовал подлючий и насмешливый Мом), таким

мудрёным образом, что даже Время остановилось, чтоб отсмотреть, а

отсмотрев, запомнило эту историю.

1Ветхий завет.

2Семнадцать метров длины и всего четыре ширины.

3Гесиод, «Теогония», пер. В.В.Вересаева и О.П.Цыбенко

44

Огонь в горне пылал, отбрасывал блики на стоящего, опирающегося на

громадный молот Гефеста; потного, с бугристыми по всему телу натруженными

мышцами, склонившего чуть к правому плечу голову в торчащих во все

стороны кудрявых волосах, ещё более чёрных, чем застрявшие в них куски

сажи. Гефест прищурил, опираясь на молот, свои выпученные глаза и глядел на

ещё тёплую, ещё без имени, но уже со всеми прелестями (на которые смотрел

бы, не насмотрелся), будущую Пандору, прикрывающую рукой одну из этих

прелестей, самую важную (жест – непонятно как перенятый – не жила ещё, не

видела и не слышала ещё ничего, а уже, пожалуста – перенятый у Афродиты,

когда та появляется в морской раковине, рождённая из крови оскоплённого

Урана). Рука, кстати, которой прикрывалась еще, по сути, не рождённая, мешает

Афине производить последние, контрольные замеры, и мудрая Тритогенея

сбрасывает её раз от разу на наковальню, но та (ещё и не рождённая – в Театре

всё можно) снова возвращает руку на положенное место. «Не забыли ли что?» -

в который раз спрашивает себя хромой мастер.

Здесь же сын Иапета, в отблесках горящего горна, мастер и специалист -

куда там Афине и Гефесту вместе взятым. Он не участвует непосредственно в

создании, но, как старший, наблюдает, помогает словом, иногда и подаст кое-

что, как сейчас циркуль, чтоб измерить размер головы, для которой уже

готовый, отдельно выкованный лежит венец, на котором чего только ни

наклепал трудолюбивый кузнец: и чудовища, и звери, и птицы, и сам Зевс,

хитро улыбающийся из-за эгиды. Гефест клепал с натуры, и Зевс, когда

позировал, специально сделал такую улыбку на своём лице. Прометей ничего

не знает о коварном замысле Зевса, как не знает о нём и Гефест, и Афина – они

трудятся, в