одно кем притворяться, коль

ни кротость, ни весёлость, ни ужимки

не перевесят чашу, где ошибки

природы лишь уравнивают боль.

Отец исчез до моего рожденья;

счастливчик – он не знает кто и где я.

Природу не исправив тумаком,

несправедливой руганью площадной,

ребёнка-пятилетку беспощадно

мать бросила в квартире средь икон.

Их лики оживали вечерами,

их нимбы расплывались веерами.

Одни – струили ласки тихий свет,

другие же, нахмурившись гневливо, —

глаза распахнуты как карие оливы —

твердили: «Грешникам спасенья нет».

Так жизнь текла меж благостью и гневом.

Весь мир пульсировал зажатым нервом,

пока в куске зеркального стекла

не удалось узнать попеременно

себя и вновь себя, себе на смену

и это зеркальце мне стало словно клад.

В нём я – есть я, в любом обличье.

А чтоб людские соблюсти обычьи…

Мука – девицу, сажа – сорванца

скроит из неугодного лица;

Переоденешь платье на изнанку —

в босоту превратится оборванка.

Но если лжёшь – всегда лги до конца.

И жизнь моя внезапно раздвоилась,

как будто кровь разъял жестокий вирус

и разделил меня напополам:

мужское с женским, злобу с добротою…

Прочла судьбу свою как будто по Таро я

и трещина пошла по зеркалам,

по памяти по жизни и по… и по…

В окно стучит, как жрица в бубен, липа.

Луна сменила солнце на посту,

в колье из звёзд застыв императрицей.

Волшебником пришлось мне исхитриться,

чтоб обмануть себя. Но был «пастух» —

отец греха, его бесчестье дьявол.

Как дурака он вёл меня лукаво

над пропастью до крика петуха.

Вдали над городами рдели башни

и женщины смеялись, точно баньши…

А я был слеп, и я была глуха,

отшельнически прозябая втуне.

Но неуклонно колесо фортуны

незримой силой направляло путь.

Мне подали карету-колесницу,

как высшему жрецу или же принцу,

но вместо жезла дали нож и кнут.

Причудливо тасуется колода…

Кто ждал любви, семейного приплода,

забыв умеренность, дарил одну лишь смерть.

Пожалуй, правосудье тут бессильно…

Повеситься бы, где моя осина?

Нет, это пошлость, однозначно. Merde!

Пусть страшный суд рассудит нас и ладно.

Любовникам и морфий, точно ладан:

боль исчезает – вот тесьма, возьми.

Срам обтянув, воссталый, одубелый,

я отсекаю – красное на белом.

Не провести теперь нам врозь и миг.

Собой себе рву девственную плеву.

В глазах темно. Мы обретаем мир.

Владимир Беспалов

ОБОЖАЯ БЛОНДИНОК

Так и не придумав себе по-настоящему крутого псевдонима, Владимир Беспалов публикуется под своим настоящим именем. Пару раз его рассказы попадали в сборники издательства «Перископ». Иногда Владимир пробует писать в рифму, хотя всё, что он знает о поэзии, почерпнуто им из песен Эминема.

https://stihi.ru/avtor/vladimir313

Поманила красивой походкой,

Будоражат мой разум флюиды,

Каблучками ты топала звонко,

Эй, малышка, какие обиды?

Не читала ты, глупая, сказок

О большом и озлобленном волке?

Я узнал мою девочку сразу,

Убегай, что от этого толку?

Поиграем мы в салочки… в прятки?

Уповай, как и все, на удачу,

Мы живём, как умрём – без оглядки,

И сегодня не будет иначе.

Эстетично стекают по щёчкам

Ручейками оттенка мелены

Растворённые в слёзках комочки

На ресницах налепленной скверны;

Белокурые локоны ветер

Развевает, как символ фиаско,

И по-дружески нежно так треплет:

Успокойся, расслабь уже связки;

Оператор твой крик не услышит,

Зверолов не отыщет на тропах

Пепелище костра из покрышек,

Не отыщет и дядюшка опер.

Я своё приближение выдам

Мелодичным, волнующим свистом,

Эй, малышка, какие обиды,

Ты дрожишь… всё закончится быстро.

Домочадцы зажда́лись, наверно,

Где их чадо, ушедшее утром?

В направлении, псам неизвестном,

Что вынюхивать станут, как сутки

Истекут равнодушно, по капле,

Да стартует отряд поисковый,

Фотоснимки столбы разукрасят —

Я один оторву для альбома.

Никита Поляков

ПО ТРОПАМ ПРЕИСПОДНЕЙ

У всех есть тайны, чувства, мысли, эмоции, желания, страхи, страсти, демоны. Есть они и у Никиты Полякова.

Когда пал Иерусалим,

Возвращались мы домой,

Кровью пачканы плащи,

С крестом алым за спиной.

Погорели города,

Покалеченные люди,

Смерть забралась в их дома,

Мертвецы по всей округе.

И не только им порок

Искупить, утешить надо,

Я хотел попасть домой,

А попал на круги ада!

Крест нашили мне на кожу,

Дабы я спустился вне,

Чтоб спасти своей любимой

Душу в адовом огне.

Начался же путь мой бренный,

Искупая за грехи…

Что творил в Иерусалиме,

Крестоносные полки.

И настигло…

Вот при входе венценосная молва

Не творив ни зла, ни воли

Неизвестные тела.

Крик детей небрежно мёртвых,

Изувеченных дотла,

Утонувших в вечной скорби,

Не познавшие креста.

Сладострастные девицы,

Похотливая толпа,

Всего мира здесь царицы,

В скалах адова костра.

Обжиратели, гурманы,

Скопидомы, до скопца

Сих пожрал трёхглавый цербер,

Душу прокляли отца,

Гнев и лень кем овладела

В драке им не будет вздоха,

Покарать за обольщенье,

Жар в могилах лжепророков.

Самосмерты, содомиты,

Игроманство шулеров,

На седьмом ужасном круге

Пища гарпий, гончих псов.

Подлые, гадалки, воры,

Лицемеры и льстецы

Каждому своё мученье,

В этой проклятой щели.

Вот предатели доверчих…

Это мой последний круг,

Здесь их лица пали в бездну,

От цепей ледовых мук.

Вот и дьявол тоже вмерзший,

В самом центре гений зла,

Я не дам тебе свободы,

Кается моя душа…

И в чистилище войдя,

Я раскаялся пред Богом,

Да простил бы сам себя,

С окончательным итогом.

Чтоб пройти к своей любимой

Круги ада и земли,

Средь всей этой мракобеси,

В кой судьбой меня сошли.

Вместе быть с той, что люблю,

Ни в аду, и ни в раю,

В чистом месте искупленья,

По ту сторону земли,

Не проклят, не спасены,

Не живые, не мертвы.

Евгений Егофаров

ЛИСТ

Затруднительно говорить о себе в третьем лице, когда не знаешь своего первого и всё время скрываешься за вторым.

Одни указывают на Евгения Егофарова пальцем и говорят, что он сновидец и птицегадатель, другие же бросают в него всякий сор и камни, будто в нищего или сумасшедшего.

Егофаров благодарно собирает и то, и другое. Солому, ветки и прах он несёт в мёртвые деревни, из камней складывает алтари в святилищах ночи. Там старцы, хрупкие, как птичьи косточки,