Наступила темнота.

* * *

Неделя прошла как в тумане.

Врачи, успокоительные…

Слезы, боль, бессонница…

Что ела в последний раз и когда — я не помнила.

В голове сидело лишь одно — что я виновата перед мамой.

Надо было ее в тот день никуда не отпускать.

Надо было уговорить ее не ходить в тот день на работу…

Глупые мысли, конечно.

Ни в чем перед мамой я виновата не была, но наверное любого человека, который потерял близкого, гложут такие мысли.

А еще на сердце был камень от того, что мы с мамой в последнее время так мало общались. Какая бы она ни была, даже с изменившимся поведением, она оставалась моей мамой, и вообще — просто была. А теперь…

Теперь я осталась совсем одна, и мне страшно жить в этом доме.

Спустя дней десять после того, как мы проводили маму, я все еще лежала часами и смотрела в стенку, но уже не плакала так много.

Я стала постепенно возвращаться к жизни.

Мир не исчез, жизнь продолжается, и мне тоже надо продолжать жить в этом мире.

В школу я, конечно, же не ходила, но стала спускаться вниз чаще — чтобы поесть или посидеть в саду возле фонтанчика, который установил мамин муж. Пафосно, но он приятно журчал. Меня это успокаивало.

В очередной такой день я снова вышла подышать в саду, а когда вернулась внутрь, столкнулась со взглядом синих глаз и меня перетряхнуло.

— Архип… — прошептала я одними губами.

— А, ты? — обернулся он и лениво смерил меня равнодушным взглядом. — Привет.

— Привет. А ты здесь зачем?

— К Динке пришел.

— А-а… Ясно.

Значит, он к ней вернулся? Они решили возобновить отношения?

Впрочем, какая мне сейчас разница. Меня в самом деле мало что и волновало — слишком много успокоительных я принимала сейчас. Все, что говорили мне в этот период, словно лишь проходило по краю сознания и не достигало цели.

С лестницы спустилась сияющая Дина.

Ее смерть моей матери не столь тронула, оно и понятно. Хотя ее отец действительно горевал и на работу неделю не ходил. Тоже как я лежал все, не ел и смотрел в стенку.

А вот Динке было на наше горе совершенно плевать. Ей было жаль отца, и она ухаживала за ним, но когда сводная сестрица смотрела на меня, то в ее глазах был только холод и безразличие к моей боли. Но я и не ждала от нее участия, потому и не переживала по этому поводу. А может, мне не давали переживать препараты, которые я сейчас принимала по настоянию врача, которого пригласил Владимир к нам на дом, чтобы он помог нам обоим пережить это.

Сейчас же Дина легко сбегала по ступенькам так, словно в этом доме нет траура.

Впрочем, для нее его и нет. Он только для нас с ее отцом.

Я не стала смотреть и слушать, как они разговаривают, не обращая внимания не меня, и молча ушла к себе в комнату.

Вот Архип и утешился в объятиях той, которая ему подходит куда больше меня.

А может, ему родители мозги вправили?

Впрочем, так для него же лучше. Решил не идти по пути сопротивления.

А меня еще слабой назвал…

Сам такой же.

Однако по пути в комнату меня окликнул отец Динки из кабинета.

— Кристина.

Я обернулась и посмотрела на него.

— Зайди, пожалуйста. Нам надо с тобой поговорить.

— О чем?

— О твоей судьбе.

* * *

Я зашла в кабинет, как он просил и села напротив него за его большим письменным столом.

— Ознакомься, — положил он передо мной какие-то документы.

Я взяла их в руки и попыталась сосредоточиться на чтении, но получалось плохо — строчки прыгали перед глазами. К тому же, передо мной все стоял Архип, который так равнодушно смотрел на меня в гостиной, когда я увидела его лишь издалека. Потом пришла Динка и ощущение, словно мы с ним вдвоем, испарилось.

Однако я заставила себя собраться и прочитать хотя бы главное.

— Что это? — спросила я, поднимая удивленные глаза на него.

— Документы о том, что теперь я твой опекун. Как муж твоей матери… — ответил Владимир. — Надеюсь, ты не против? Я все решил сам.

Я молчала.

Против ли я?

Не знаю. Наверное, это нехорошо, что теперь мамин муж — мой опекун, и именно от этих людей теперь зависит вся моя жизнь и будущее.

Но если не он, то кто? Больше некому.

И словно в подтверждение моих мыслей мужчина продолжил, видя, что я не собираюсь ничего отвечать.

— Я понимаю, что эта новость, возможно, тебя не радует, учитывая нашу прошлую ссору, — сказал он. — Но как я сказал ранее, это решение принял я сам. Я сначала искал родственников по вашей линии, но к сожалению, никого не смог найти, кто мог бы взять опекунство, точнее, в данном возрасте, попечительство, над тобой. Органы опеки уже связывались со мной, и сразу сказали, что если я не стану твоим опекуном, то ты будешь жить в приюте, откуда тебя распределили бы в детский дом. Мне бы этого не хотелось.

— Мне бы тоже не хотелось… — прошептала я, капая слезами себе на скрещенные на коленях руки. — Я не хочу в детский дом.

— И не поедешь, — успокоил он меня. — Я взял над тобой опеку, говорю же.

Я подняла глаза на него. Он сделал это потому что меня жаль стало или просто в память о матери?

— Спасибо, — сказала я ему.

— Да что спасибо… Неужто я не понимаю, что ты переживаешь. Тем более, что накануне мы все так повздорили.

Я вгляделась в него еще более внимательно. Кажется, как ни странно это звучит, но в нашем доме отчим — единственный человек, кто чувствует нечто подобное, что ощущала я сама. В том числе и чувство вины за скандалы и ругань накануне.

Но я все еще очень хорошо, даже несмотря на успокоительные, которые сейчас принимала, помнила его угрозы отдать меня в закрытую школу для девочек при монастыре. Это, конечно, лучше детского дома, но все же очень схожее. Избежала одного, но могу не миновать второго.

— Да, это… Тяжело, — все, что нашлась я ответить на это. — А вы…

Теперь взгляд на мне сосредоточил уже Владимир, ожидая, что я продолжу говорить.

— Вы ее любили?

— Любил… Люблю, если быть точнее, — ответил он, и как мне показалось искренне, хотя глаза опустил и зрительный контакт прервал —