Не целясь Балайда выпалил в окно. Вспышка оглушительного выстрела вырвала из темноты звериные, испуганные глаза, набор оскаленных ярких, крепких зубов. Человек, охнув, провалился вниз. Голубой умиротворяющий свет луны разлился по комнате, осветил шкафы, набитые книгами, и двух женщин, прижавшихся к стене.

— А, так ты вон какая шустрая… Стрелять удумала, клятая баба! — донеслось с улицы вперемежку с площадной бранью; залпом грянули три выстрела, и пули с хрустом впились в глиняную стену.

Не помня себя от ярости, точь-в-точь как это было с ним в гражданскую войну при первой атаке, Балайда за несколько секунд расстрелял обойму, проворно вставил в магазин новую. Пять гильз со звоном перекатывались на полу у него под ногами.

В суматохе он не слышал, как, стегая застоявшихся коней, умчались бандиты. А когда пришел в себя, саней на улице уже не было.

Сторожиха заткнула окно подушкой. В нахолодавшей комнате как будто стало теплей.

— Ложись спать, Марьяна, а я пойду закрою на прогоныч ставню, погляжу, может, я убил кого или поранил. Человеку помощь оказать треба, — опомнившись после возбуждения, тихо промолвил обессилевший Балайда.

— Помощь человеку? — зло усмехнулась Марьяна. — Эти человеки, попадись ты им на большой дороге, живьем тебя в землю закопают… Я этих человеков знаю, десять годков у Живоглотов была за наймичку. Настрадалась по самое горло.

— Нет, нет, никуда не ходи… Может, они караулят тебя, убьют. — Ангелина прижала Балайду к груди.

Они присели на узенькую железную кровать, доверчиво обняли друг друга. Балайде было холодно, его бил нервный озноб, он хотел отстраниться от Ангелины, но она его не пускала.

— Ты любишь меня?

— Очень, — ответил Балайда.

— Поцелуй меня.

Парень поцеловал.

— Смелый ты у меня. Один не побоялся четверых. — Пальцы молодой женщины зарылись в золотистых волосах Балайды.

— А чего мне бояться? Я ведь еще мальчишкой служил в партизанском отряде Иванова, потом в Красной Армии у товарища Буденного. Дрался с Махно и Деникиным.

— И ни разу не был ранен?

— Как видишь, ни разу, одна только цапина и осталась на теле от сабельного удара, но это не в счет. Да еще свежий след от твоих зубок.

— Везучий ты у меня. Я хочу поцеловать эту царапину.

Ангелина поцеловала возлюбленного в губы, потом в глаза. Нашла на плече твердый рубец шрама, прижалась к нему губами.

— Вот и конец нашей тайне, — сказала она. — Завтра все узнают про нашу любовь, про то, что ты ночуешь у меня… Ведь никто не поверит, если сказать, что это я стреляла в бандитов.

— Ну и пускай знают, мне хорониться не от кого.

— Все-таки не венчаны мы, не расписаны, толки по селу пойдут нехорошие, я же учительница и должна показывать детям хороший пример. Бабы языки чесать начнут.

— От бабских языков никуда не спрячешься, они у них острее бритвы.

Балайда поправил подушку в окошке, под сапогами хрупнули стекла. Вкрадчиво попросил:

— Давай спать ляжем.

— Что ты, милый. А если бандиты вернутся?.. Есть у тебя еще патроны?

— Теперь уже не вернутся… Скоро светать почнет… Интересно, что это за люди?

— Одно ясно — хуторяне. Я видела их — бородатые, злые. Может, ты убил кого-нибудь из них или ранил?

— Утром до всего дознаемся.

Балайда уложил Ангелину в охолонувшую постель, сам в одежде прилег поверх стеганого одеяла, накрылся шинелью; время шло; он часто щупал заряженный обрез, тревожно поглядывал на окно, прислушивался к шорохам ночи.

— Был у нас на фронте командир Иванов, — неожиданно сказал Балайда. — Настоящий большевик. Вот кого бы нам сейчас в село.

— Иванов, Иванов, часто я слышу об этом Иванове… Покойный отец мой говорил, что у него командир полка был Иванов.

— Очень даже может быть. У механика был сын Лукашка, шустрый такой парнишка. Я хорошо его помню, они вместе воевали.

— Говоришь — у Иванова был сын Лукашка? Я знала одного Луку Иванова, как-то встретила его у подруги по гимназии, Нины Калгановой.

В памяти Ангелины, как живой, встал худенький мальчик, с волосами, лепестками падающими на высокий лоб. Последний раз она видела его на именинах у Калгановых, потом слышала от Нины, что Лука служил в Красной Армии, был ранен, лежал в чарусском госпитале.

— А где сейчас этот механик Иванов? — спросила Ангелина.

— Слыхал я, будто женился он и сейчас учится на инженера в Москве… А твой родитель где? — спросил Балайда, дивясь, что только сейчас в нем проснулся интерес к тому, как Ангелина жила раньше.

— Убили его белые в бою под Каменкой… У меня есть фотография его могилы. На этой фотографии сняты его однополчане и Иванов тоже.

— А ты что же, и в Красной Армии служила?

— Почему ты так думаешь?

— Ходишь в форме, опять же черевики военного образца.

— Служила, но недолго. Записалась добровольцем в прошлом году, хотела отомстить за смерть папы.

— Сестрой милосердной? — ревниво спросил хлопец о даже приподнялся в постели.

— Нет, рядовым бойцом служила, и тоже, как ты, в Конармии, у Буденного.

— А я и не знал, что ты такая лихая… А сапожки? Какой комиссар сапожки пошил тебе по ноге?

— Сапоги перешил мне товарищ Отченашенко, ведь он сапожник.

Несколько минут помолчали, недовольные друг другом.

— Ну, что ж, похоже, нам теперь не до сна. Давай-ка почитаем еще этого самого Кадигроба. — Балайда достал из-под подушки томик в голубой обложке. — Красиво пишет, дьявол, за душу берет. Интересно бы узнать, что он за человек, откуда все это знает.

— А знаешь, когда-то за мной ухаживал один молоденький поэт, сын этого Федорца, Микола… Мама до сих пор хранит тетрадь с его стихами.

— Микола Федорец не поэт, а бандит, — нахмурившись, отрезал Балайда, снова засовывая книгу под подушку. — И по этой самой причине красные расстреляли его.

— Жалко.

— Это ж почему? Бандит, людей убивал.

— Бандита не жалко, а поэта жалко.

С церковной колокольни донеслись четыре тягучих удара — четыре часа. Скоро рассвет. Придут люди, и разъяснятся все происшествия ночи. Балайда закрыл отяжелевшие веки и, положив голову на грудь любимой, забылся неспокойным солдатским сном.

VIII

Спозаранку в школе стали появляться сельские коммунисты, встревоженные ночной стрельбой. На улице нашли несколько винтовочных гильз, под окном на обмятом сугробе и в кустах сирени обнаружили следы крови. Видимо, Балайда ранил бандита, может быть, даже убил, но дружки увезли его тело.

Отченашенко сказал в тяжелом раздумье:

— Надо искать среди своих хунхузов, проверить, все ли они на месте, нет