В ключ вместо обруба[27] вставлена бездонная кадка, около аршина в диаметре; вода в нем чистая, прозрачная, приятная на вкус. Вблизи ключа стоит ель. На ветвях ее почти всегда можно встретить крестики, пояса, рубаки и другие мелкие вещи — это дань ключу от больных за его целительную воду. По мнению жителей окрестных деревень, вода этого ключа имеет удивительное свойство: после омовения ею больной или скоро выздоравливает, или умирает. Во что записано со слов крестьянки деревни Никановской Анны Федоровны Ераковой, 60 лет от роду:

— Когда идешь на ключ за водой, то не надо ни с кем говорить. Кто навстречу попадет, надо ничего не спрашивать, не сказывать. Сойдешь на ключ, помолишься на все четыре стороны. Возьмешь с больного хоть крестик или чего-нибудь другое и повесишь на елочку. Сюда за водою для всех ходят: и старым и малым. Придут за водой, так задумаются: на живое али на мертвое. Как на живое (к выздоровлению), водица стоит как стеклышко, свежая; как на мертвое (к смерти), так ключи забьют: завыскакивает оттуда с песком. Когда черпают воду, говорят:

"Царь водяной, царь земляной, царица водяная, царица земляная, дай мне водицы на доброе здоровье рабу Божьему (имя больного)". И зачерпывают воды в ведерочко.

В одной деревне был женатый мужик и с ним жила его мать-старуха. Сын и невестка невзлюбили старуху и часто ее ругали и бранили. Однажды в самый Христов день пришли они от обедни и сели за стол разговляться. Сын за что-то рассердился на мать и сказал: лучше бы я змею видел за столом, чем тебя!

Через несколько времени жена его пошла в погреб за молоком и видит — на кадушке сидит огромная змея. Как только змея увидела бабу, тотчас же вспрыгнула на нее и обвилась вокруг ее шеи. Никакими усилиями не могли оторвать змеи от шеи бабы. Так змея и жила на ней, питаясь молоком из ее грудей. Если баба придет в баню мыться, змея сползет с нее и сядет на потолок у дверей, а как только баба пройдет, она тотчас же опять вспрыгнет ей на шею. Так баба и умерла со змеею.

СЕРЕДА[28]

МОЛОДАЯ баба поздно вечером пряла. Оставалась она долго одна ночью во вторник под середу. В заполночь, эдак, уж первые петухи пропели, вздумала она ложиться спать, а хотелось ей допрясть початки. Думает: "Встану-де завтра пораньше, а теперь спать хочется!" Стала класть гребень, да не перекрестилась и говорит:

— Ну, матушка Середа, помоги мне, чтобы завтра встать пораньше да допрясть. — Так и заснула.

Вот поутру рано, далеко до свету, слышит он, что в избе кто-то ходит, возится. Открыла глаза, видит: светло в избе, лучина в светце горит и печка топится, ходит по избе баба уж немолодая, накрывшись по кичке белым полотенцем, ходит, дрова в печку кидает, прибирает. Подошла к ней к самой, будит ее:

— Вставай, — говорит.

Молодая баба встала, дивится и спрашивает:

— Да кто же ты такая? Зачем сюда пришла?

— Да я, — говорит, — та, кого звала, пришла помогать тебе!

— Кто же ты? Кого я звала?

— Я Середа; ты, — говорит, — ведь Середу звала. Вот я тебе холсты отпряла да уж и выткала, а теперь давай белить их, в печку становить. Печка затоплена, и чугуны готовы, а ты сходи на речку, воды принеси.

Баба боится, думает: "Что бы это было?" А Середа на нее сердито глядит, а глаза так и сверкают.

Взяла баба ведро, пошла за водой. Вышла за дверь да и думает: "Не было бы мне беды какой, пойду я к соседям лучше, чем за водой идти". Пошла, ночь темная. На селе еще все спят. Пришла к соседям, насилу достучалась в окошко. Отперла ей старуха.

— Что, — говорит, — ты, дитятко, так рано поднялась? Что тебе?

— Ах, бабушка! Так и так, пришла ко мне Середа и послала меня по воду холсты золить.

— Нехорошо это, — говорит старуха, — она тебя на том холсте либо удавит, либо сварит, — видно, знакома была с ней старуха-то.

— Чо ж, — говорит, — мне делать? Как от беды избыть?

— А ты вот что сделай: возьми ведрами стучи да и кричи перед избой-то: "На море серединские дети погорели!"

Она выскочит из избы, смотри ты, норови вскочить прежде нее в избу, двери-то запри да и закрести. Как она ни будет грозить, просить, не впускай, а крести и мелом и руками да твори молитву. Вот нечистая сила и отступится.

Вот баба побежала домой, стучит в ведра и кричит под окошком:

— На море серединские дети погорели.

Середа выскочила из избы, побежала смотреть, а баба в дверь, заперла и закрестила. Середа прибежала назад, начала кричать:

— Впусти, родимая! Я тебе холсты напряла, белить буду.

Баба не послушалась, а Середа стучала до тех пор, пока петухи запели. Как петухи запели, она завизжала и пропала, а холсты остались у бабы.

МОРОКА[29]

ЖИЛ-БЫЛ старик да старуха. Пришел бурлак и просится ночевать.

Старик пустил:

— Пожалуй, ночуй, только с таким уговором, чтобы всю ночь сказки сказывал.

— Изволь, буду сказывать.

Ну, вот хорошо, полез старик с бурлаком на полати, а старуха сидит на печи — лен прядет. Бурлак и думает про себя: "Дай-ка, разве подшутить над ним!" — и оборотил себя волком, а старика медведем.

— Побежим, — говорит, — отсюдова, — и побежали в чистое поле. Увидал волк старикову кобылу и говорит:

— Давай кобылу!

— Нет, ведь это моя кобыла!

— Ну да ведь голод не тетка!

Съели они кобылу и опять побежали, увидели старуху, старикову-то жену, волк опять и говорит: "Давай съедим старуху!"

— Ой, да ведь это моя старуха, — отвечает медведь.

— Какая твоя!

Съели и старуху. Так-то медведь с волком лето целое пробегали, настает зима.

— Давай, — говорит волк, — засядем в берлогу, ты полезай дальше, а я наперед сяду. Коли найдут нас охотники, так меня первого застрелят; а ты смотри, как меня убьют, начнут кожу сдирать, — ты выбеги, да через кожу-то переметнись, и обернешься опять человеком.

Вот лежат они в берлоге, набрели на них охотники, сейчас застрелили волка и начали снимать с него кожу. В то самое время медведь