И вот насобирали этих колосков, спускаемся с горы. Жили мы тогда в Чикичее. А весна была. Готовились к севу и вывезли на поле семенное зерно в мешках. Мы смотрим: бабка Трошиха у этих мешков. Оглянулась и давай себе нагребать зерно. По-моему, его тогда не травили. Нагребла килограммов шесть-семь и пошла вниз. А мы что? — ребятишки.

Ага, мы ее сейчас допечем. Догнали эту Трошиху.

— Что, зерно воровала? Мы все видели. Сейчас в деревне про тебя расскажем.

Она, конечно, испугалась, но виду не подает.

— Да вы что, ребята? Я же колоски из урганов собирала...

Идем и над ней измываемся.

И вдруг видим: со стороны свинофермы бежит к нам огромный боров. Морда вся в пене. Трошиха нам и говорит, вся изменилась и говорит так строго:

— Если вы будете языками болтать, что не следует, этот боров вас станет преследовать. Он постоянно будет теперь пересекать вашу дорогу. Опасайтесь!

И ее сразу же не стало. Нас это просто поразило. Мы идем дальше. Доходим до узкого места и вдруг видим: этот самый боров (а он сначала-то пробежал в гору мимо нас) прямо на нас мчится. Демка — так одного из ребят звали — только успел крикнуть:

— На березы!

Тут три березы росли — и мы в одно мгновение оказались на них. Сидим белые-белые... А боров подскочил и давай ствол березы грызть. Рассвирепел, только кора летит. На задние ноги встает. Мы от страха шевельнуться не можем. И видим: идут мужики. Мы стали кричать — они к нам направились. Боров этот исчез, убежал. Мы слезли и мужикам рассказываем, что случилось. А они нас еще больше напугали: мол, это, верно, вы Трошиху бойтесь, она может что угодно сделать.

Пошли мы вместе с мужиками в деревню. И вдруг какая-то птица из-под ног у нас давай вылетать. Не ворона, не сорока — никто из нас такой птицы не знал. Будто раненая, ну, как отводит от гнезда. Сядет и бежит, прихрамывает. Это нас совсем в трепет ввело. Мол, вещица Трошиха в птицу превратилась и нас пугает.

...Вот такой случай был со мной, все досконально помню. Просто поразительно.

СТАРУХА-ГАДЮКА

ДЕВКИ наши пошли к одной колдовке, чтобы она научила их. А она из них только одну и выбрала. Посадила ее в комнату пустую и говорит:

— Ты, дева, ничего не бойся. — И вышла.

Вдруг дверь открывается, входит медведь. Подошел к ней и стал ее гладить. Она сидит, молчит. Ушел медведь. Потом волк или еще кто вошел. И выть или еще что-то начал. Она вся обомлела, но молчит. Только волк ушел, гадюка заползает. Стала вокруг ее шеи обвиваться. Ну, девка-то та не выдержала и давай кричать. Гадюка-то и уползла быстренько. Только уползла она, а тут эта старуха входит. Говорит ей:

— Дура ты, девонька, это я была, — и выгнала ее.

Я-то не знаю, верить или нет. А девки-то говорят, что правда было.

ЗЕМЛЯ С РОССТАНИ ТРЕХ ДОРОГ

ОНА не очень-то такая, хорошая... Кто ей не понравится, она все могла сделать. Много она знала этих слов-то всяких, шаманства всякого, молитвы... Кто не понравится, она может сделать там на коров, все это.

У них дом большой-большой был. Ну, я к ним часто приходила. Так страшновато!

Ну, а когда к ней-то придешь, она как будто бы относится хорошо, она еще нам-то сватья — ее дочь за маминым братом родным замужем, сейчас в Приморье живут.

В общем, она когда заболела, думали, что быстро умрет. Долго ее лечили, все. И вот где-то за неделю, наверное, до смерти-то вызвали всех ее дочерей, сыновей. Все приехали. Вот. И что захочет она, например, то, что ей надо: то она киселя захочет, то фруктов каких-нибудь свежих... А где это все у нас возьмешь? Сидит, например, то ругает их, то что-нибудь еще, то в баню заставит нести, баню топить в полночь. В двенадцать часов только она начинает все справлять. Сыновей, дочерей, невесток... Плохо ей сильно было. А перед тем, как уже умереть, она стала кричать. Не могла умереть, кукарекала, кричала...

Потом сходили, земли-то принесли когда с росстани трех дорог, взяли намешали в стакан, она выпила. И тоже не помогло.

Потом залезли на крышу, венец подняли, потом только она умерла.

А потом в эту же ночь, когда похоронили, прошли поминки. И остались все ночевать. Сколько же? Что-то много детей... Тоже в двенадцать часов пришла: что-то не понравилось, стало быть, она что-то им говорила, что не надо было делать, или еще что... И они сделали не по ее, неправильно.

Потом и дед ее рассказывал:

— Лягу спать. В двенадцать часов дверь открывается. Хорошо так слышу! Она приходит.

— Ты что, дед, самовар-то не вскипятил? — На кухне тарелками брякает. Ходит, ругается.

И один раз сильно ругала его, что он испугался.

— Пойдем, дед, со мной! — Звала, стало быть, чтоб умереть, или как.

Он убежал, из дому убежал...

БАБА НЕХОРОШАЯ

У меня мачеха-то была баба нехорошая: дьявольщиной занималась. Про это все знали. А рядом с нами жил Костя Хромой, тоже этим делом занимался, но был послабже, поэтому и не дружили они промеж собой. Зло какое-то имели друг на дружку. Он ее побаивался.

И вот как-то я приезжаю в субботу домой с заимки, как это обычно было — в бане попариться. Да. Достал с полки шанежку мягонькую, налил молока и стал искать в шкафу свою ложку — у нас же у каждого своя ложка была. Пока ложку-то искал, обернулся к столу-то: ни шаньги, ни молока на столе. А она в сенях пол мыла, мачеха-то. Я ей:

— Куда же все это девалось?

— А что? Тебя черт притащит, да еще требуешь тут... То ему, другое!

Я обозлился, схватил ухват да ее в сенях-то и обуздал раз пять или шесть.

Ладно. Вечер настал. А спал-то я в телеге, в сарае. Собираюсь укладываться. И тут пошла у меня кровь носом, ртом!.. Рядом избенка Кости Хромого стояла, я и пополз к нему. В стену колочу кулаком.

— Кто там?

Ну, впустил он меня, я все рассказал. Он берет уголек и бросил его в стакан с водой — уголек сразу потонул.

— А-а-а. Это она тебя наказала. Она! Давай ладить. Я