Дверь отворилась. На пороге со свечой в руках стоял чернец. Его бледное лицо, освещенное колеблющимся светом, показалось Афанасию прекрасным. Худощавое, с огромными, блестящими глазами, оно излучало благородство и отрешенность.

Онисифор смахнул шапку и поклонился в пояс.

– Здравствуй, князь.

– Прекрати, Онисифор, – с мягкой улыбкой произнес тот, жестом приглашая войти. – Сколько раз я просил не называть меня князем и не кланяться в пояс. Я смиренный инок, а не владетельное лицо.

– Конечно, конечно, – пробормотал Онисифор, заходя внутрь избы. – Вот гостя к вам привел. Мой воспитанник, лучший из василисков.

Ефросин прикрыл дверь и поморщился.

– Василиск! Так ты еще не оставил эту затею?

– Как можно! Клятва на мне.

– Ладно, раздевайся, потом поговорим. Как звать тебя, юноша? – обратился он к василиску.

– Афанасий, – произнес тот, кланяясь в пояс подобно наставнику.

– Хорошее имя. Садись, Афанасий.

Говорил преподобный Ефросин тихо, но очень внятно, четко выговаривая каждое слово. В тоне его голоса скрывалось нечто располагающее к себе собеседника. Хозяин вовсе не казался владыкой и повелителем, он скорее напоминал задушевного друга или близкого родственника. Во всяком случае, Афанасий, усевшись на лавку возле стола, покрытого стопками книг, почувствовал себя весьма непринужденно. Встречу с князем он представлял себе совсем по-иному, ему даже на ум не могло прийти, что все будет выглядеть столь по-домашнему.

– Сейчас принесу вам поесть, – сказал преподобный. – Проголодались с дороги-то?

– Проголодались, – признался Афанасий.

Ефросин вышел в другую комнату, а Онисифор, сверкнув глазами, зашипел на воспитанника:

– Это князь, а не твой прислужник, понял?!

– Но ведь он сам…

– Князь в великой скромности своей волен вести себя как захочет, на то его княжеская воля. А ты не покупайся, кивай, да место знай.

Изба – келья преподобного – состояла из двух небольших комнатушек. Мрачные, почерневшие стены украшали три образа без риз, под каждым светилась лампадка в плошке из красного стекла. Лампадки уютно подсвечивали желтым темные доски икон.

Посередине передней комнаты стоял дубовый стол с придвинутыми к нему двумя простыми скамейками. На одну из них уселись Онисифор с Афанасием, и юноша с жадностью принялся рассматривать жилище князя. Кроме большого сундука в углу и стола со скамьями, здесь ничего не было. Свет от стоявшей на столе свечки едва доходил до второй комнатки, оставляя ее в полумраке, но все же давая возможность различить находившийся там гроб. Его крышка стояла, прислоненная к дальней стене.

– Для чего гроб? – шепотом спросил Афанасий.

– Вместо кровати, – едва шевеля губами, ответил наставник.

Преподобный вернулся, держа в руках краюху черствого хлеба и горшок крутой каши. Неровная выемка в затверделой поверхности каши показывала, что сварена она дня три назад и Ефросин потихоньку отгребал из нее ложкой.

– Увы, больше предложить нечего. Как говорится, чем богаты, тем и рады.

Онисифор с благодарностью разломил хлеб на две части, протянул кусок ученику и, благословив, принялся за еду.

– Как чувствует себя отец Александр? – с живым интересом принялся расспрашивать преподобный. – А брат Варфоломей? Он недавно передал мне два чрезвычайно любопытных манускрипта. Если вы намереваетесь отсюда возвратиться в Белозерье, я с радостью пошлю ему небольшой подарок.

Ефросин похлопал ладонью по одной из лежащих на столе книг.

– А о чем эта книга? – неожиданно для самого себя спросил Афанасий.

– Ты умеешь читать? – удивился преподобный.

– Да, – испугавшись собственной смелости, ответил Афанасий.

– С каких пор василискам понадобилась грамота? – продолжил удивляться Ефросин.

– Он у нас книгочей, – почтительно произнес Онисифор. – И лучший из василисков.

– Василиски, – покрутил головой Ефросин. – Хватит, Онисифор. Хватит крови. Хватит мучений. Ибо написано: Мне отмщение, и аз воздам. Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию.

– Что ты хочешь сказать, князь? – внезапно охрипшим голосом произнес Онисифор.

– Я давно хотел поговорить с тобой, – ровным тоном продолжил преподобный. – Пусть милостивый Господь сам взыскивает вину с грешников и карает преступников.

– То есть? – словно не понимая, повторил Онисифор.

– То есть схима оказалась не потешной, а подлинной, – с улыбкой ответил Ефросин. – Мне хорошо здесь, в моей келье, посреди моих книг. Господь любит меня, а я люблю Господа и не желаю погружаться в дела суетного мира.

– Князь, но как же…

– Я давно не князь, – твердо сказал Ефросин. – Я инок, смиренный инок. И прошу, не мучь меня больше, не отвлекай от занятий, – и он любовно провел ладонью по книгам.

Несколько минут Онисифор сидел молча, переваривая услышанное.

– Как князю будет угодно, – наконец произнес он. – Но как же моя клятва?

– Я освобождаю тебя от нее.

Онисифор пожевал губами. Он как-то сразу сник, сгорбился, постарел.

– Возвращайся в Спасо-Каменную обитель, – продолжил Ефросин. – Ты столько лет не знал покоя, проведи остаток дней в монастырской тишине. О душе, о душе позаботься.

– А василиски? Куда им?

– К сожалению, человеку, владеющему искусством убивать, всегда отыщется место на Руси. Определи их в новгородскую дружину.

– О-хо-хо, – горестно вздохнул Онисифор. – О-хо-хо.

– О чем ты горюешь? – спросил преподобный Ефросин, и его лицо чуть зарделось от сдерживаемого гнева.

«Княжеская порода, – подумал Афанасий. – Никакой схимой не усмирить».

– Что, еще крови христианской хочется? Неужели ты не понял, что главные наши беды от междоусобных свар?! Ни литвины, ни печенеги не принесли Руси столько горя, сколько чванливые князья. Заносчивость, гордыня неуемная и мстительность – вот враги земли нашей.

– Так что же, князь, забыть кровь отца твоего? Муки его забыть? Простить убийц?

– Он отомстит, – поднял к потолку указательный перст Ефросин. – На Него полагаюсь. А в смерти великого князя и его семьи – родственников моих, да и просто душ православных – быть повинным не желаю.

– Об одном тебя, князь, прошу, – решительно произнес Онисифор. – Хочешь схимником быть – будь, не желаешь в суете мирской пачкаться – не пачкайся. Но я батюшке твоему обещал тебя хранить и все эти годы обещание исполнял. Больше удерживать людей своих в Трехсвятительском я не могу, пусть каждый своим путем идет. Но вот этого юношу прошу тебя, князь, рядом оставить. На него в минуту трудную положиться сможешь.

– Твои люди в Трехсвятительском? – удивленно воскликнул преподобный. – Кто такие?

– Кого в ближайшие дни недосчитаешься, они и есть. А про Афанасия что скажешь?

– Значит, к укладу монастырскому он привычен? – спросил Ефросин. – И читать любит?

– Да он вырос в монастыре, – подтвердил Онисифор. – Другой жизни не знает.

– Ладно, пусть пока остается, – разрешил Ефросин. – А дальше посмотрим.

Это пока растянулось на десять лет.

Утром Афанасий пошел проводить наставника. Поскрипывал под ногами молодой снег, из-за нежно розовеющих вершин деревьев величественно выплывало солнце. Над просекой, по которой они