– О чем ты баешь, брат Федул? Как я туда попаду? Сегодня тебя пороли, завтра меня ослепят. Я ведь ничего им не расскажу. Молчать буду. Как ты.

– Ты убежишь, Афанасий. Я знаю, ты убежишь. И доберешься. А когда сойдешь на землю прекрасную, вспомни обо мне, произнеси имя. Вслух, словно я там, а ты меня окликаешь. А я на небесах порадуюсь. Обещаешь?

– Обещаю. Эх, мне бы только руки освободить!

Чернец затих, то ли уснул, то ли потерял сознание.

«А ведь крепок оказался брат Федул, – подумал Афанасий. – С виду плюнь – и утонет, а вот, поди ж ты, какую муку сносит и живет еще, даже говорить о чем-то в состоянии.

Завтра все решится, – застучала в голове непонятно откуда пришедшая мысль. – Да, завтра: эта ночь – последняя. К добру или к худу, но последняя. Судьба моя круто идет в сторону».

И снова перед глазами поплыли картины прошлого, теперь уже казавшегося безмятежно счастливым.

Прошло несколько лет. Василиски выросли, превратившись из мальчиков в статных ловких юношей. Вместе с внезапно одряхлевшим Онисифором они наводили ужас на отступников Бежецкого Верха. Но не только по бывшим вотчинам покойного Шемяки гуливали василиски, пробовали мечи на литвинах, угощали кистенем чванливых шляхтичей. Давно забылись и кровь первой жертвы, и первая дрожь. Теперь Афанасий убивал людей так же хладнокровно, как резал курицу.

К исполнению великого замысла все было готово, но князь Московский не спешил посещать северные монастыри. Иван Третий не отличался набожностью, ему хватало поездок на ближние богомолья. План требовал изменения. Но какого? Ехать в Москву и попытаться настигнуть в Кремле сына отравителя? Или подкарауливать его семью посреди шумной столицы?

После долгих колебаний Онисифор решил обратиться за советом к самому главному. Имени его, кроме Онисифора и покойного Гнедка, никто не знал. Вместе с наставником отправился в дорогу лучший из василисков – Афанасий.

Стояла ранняя осень. Шли не торопясь, дорога предстояла длинная, полная опасностей. Силы стоило поберечь для возможной схватки. Старик и юноша – лакомая добыча для беспутного люда, шатающегося по дорогам. Мало кто мог предположить, кто на самом деле эти скромно одетые путники.

Дорога – убогая колея, выбитая в земле колесами повозок, была завалена опавшими дубовыми листьями. Сладостно-горьковатый запах витал в прозрачном воздухе, грудь наполняло глубокое дыхание, и в тишине, царившей на опустевших полях, далеко разносились мерные удары цепов – на гумнах крестьяне молотили ячмень.

– Пришла пора узнать хозяина, – произнес Онисифор, когда они расположились на привал под старой рябиной. – Я никогда тебе о нем не рассказывал, но ты уже вырос и умеешь держать язык за зубами.

Афанасий отложил баклажку с водой и выпрямился. Разговор предстоял серьезный, возможно, самый серьезный из всех, которые когда-либо вел с ним наставник.

– Мы держим путь в землю псковскую, к преподобному Ефросину. Как ты можешь догадаться, схиму он принял только для виду, чтобы, как мы, перегодить лихое время. На самом деле отец Ефросин не кто иной… – Тут Онисифор замолк и осмотрелся, не подкрался ли незаметно соглядатай.

На рябине поспели красные ягоды, с пажити тянул свежий ветерок, нес паутинки, радужно переливавшиеся в солнечных лучах. Было тихо и свежо, каждый звук отчетливо раздавался в холодном воздухе. Подобраться незамеченным было невозможно, но наставник все же внимательно огляделся и лишь после этого продолжил.

– Да, сей скромный инок не кто иной, как светлейший князь Иван Дмитриевич, сын невинно убиенного князя Шемяки. В его руках все нити. Тайные дружины, готовые в нужное время встать на сторону правды, золото, верные подьячие в указах, достойные воеводы, преданные бояре. Кроме нас есть еще василиски, ждущие указа. Стоит князю Ивану сказать слово, и ты представить себе не можешь, какая каша заварится на Руси!

Глаза Онисифора заблестели, щеки побагровели от возбуждения.

– Ох, доберемся мы до семьи отравителя, ох, доберемся!

Афанасий хотел было спросить, по-христиански ли уничтожать невинных потомков злодея, но счел за лучшее промолчать. У Онисифора на все находился ответ. Да и зачем спорить с наставником, все равно он, Афанасий, выполнит любой приказ учителя.

Осенний воздух, наполненный грибной свежестью и горьковатой гнилью вянущей листвы, сам вливался в легкие. Было сладко отдыхать под рябиной и так радостно жить на земле. Смерть казалась далекой, а страдание придуманным.

– Пятнадцать лет назад постригся князь Иван, – продолжил Онисифор. – Пятнадцать лет ждет возмездия. Пора, ох как пора.

– А далеко ли идем, учитель? – решился спросить Афанасий.

– Двадцать пять верст от Пскова. Там на берегу Толвыреки стоит Трехсвятительский монастырь. В нем живет преподобный Ефросин. Место пустынное, поначалу преподобный пребывал в ските вдвоем с иноком Серапионом. Сейчас число братии умножилось, и для них построили кельи и храм. О том, кто таков отец Ефросин, никто не догадывается. И ты виду не подавай. Мы на богомолье идем, прикоснуться к благодати. Понял?

– Как не понять. А что делать дальше станем?

– Это князю решать. Он над нами хозяин. Что скажет, то и сделаем.

Через три дня пути ночью повалил снег. Еще накануне дорога была желтой от листьев, а утром, проснувшись в позабытом крестьянами стоге сена, путники зажмурились от невыносимой белизны.

Прошла неделя, и поздним вечером в заднюю калитку Трехсвятительского монастыря тихонько постучали. Чернец, ходивший внутри двора с колотушкой, нехотя приблизился к калитке:

– Кто там?

– Отвори, брат Феофил.

– А, это ты, Онисифор! – воскликнул сторож. Видимо, голос путника был ему хорошо знаком, если он сумел узнать его через калитку.

– Попробуй тебе не отворить, – произнес чернец, отодвигая засов. – Себе дороже выйдет, – добавил он шепотом, но Афанасий расслышал.

Калитка отворилась, и путники, с ног до головы запорошенные снегом, вошли во двор.

– Давненько не появлялся, – приветственно произнес чернец. – Уж позабыл, как ты выглядишь.

– Зато я вас всегда помню, – усмехнулся Онисифор.

– А это кто с тобой? – спросил чернец.

– Вельми богобоязненный юноша. Жаждет благословения преподобного.

Чернец одобрительно закивал и принялся закрывать калитку, а Онисифор пошел внутрь двора. Судя по уверенности движений, он был хорошо знаком не только со сторожем, но и с устройством обители. Чернец не стал спрашивать, куда и зачем он идет, и Афанасий понял, что наставник здесь свой человек.

В дальнем углу двора смутно виднелись очертания низенькой избы, похожей на те, которые Афанасий во множестве встречал, проходя через убогие деревни псковского края. Онисифор направился прямо к ней и, подойдя, осторожно постучал в дверь.

– Кто пришел? – спросили из домика.

– Во