Шрифт:
Закладка:
— Значит, говно ты такое, холодильник тебя не радует?! Вот поставлю замок и посмотрю, что ты кушать будешь в своих джинсах!
Был у нас один барыга, в магазин вечно заграничные шмотки приносил, продаст, а потом продукты покупал на эти деньги. Однажды он чем-то заболел, с желудком, что-то случилось, так вот, он ел только кашу.
И знаешь, пришел и рассматривает продукты на витрине. Смотрю, слюни глотает. И говорит: «Знаете, девки, все бы отдал в этой жизни за вот этих двух цыплят, замариновал бы их в табака, и берите у меня, что хотите!»
— Ба, ну это частный случай. Не все же больные.
— А ты думаешь, там люди кушать не хотят? Вспомни бабку твою, которая к нам в гости приезжала, когда я стол накрыла. Она тогда сказала, что мясо мы едим раз в месяц, потому как дорого. И у них кило мяса стоит как золотое кольцо. Как тебе такой вариант? И там заграница, и машины, и дома, и джинсы. А вспомни, как она восхищалась моим столом.
Ба опять открыла холодильник и шёпотом сказала:
— Нееее, у нас лучше.
Я заткнулся. Говорить дальше не было смысла.
Из майсов моей бабушки, или Летчик Фима
Стоял январь, я сидел в самолёте рейсом Москва-Стамбул. Турецкие стюардессы мило улыбались пассажирам. Почему многие стюардессы Аэрофлота делают вид, что вежливые, а стюардессы турецких авиалиний вежливые? Меня терзал этот вопрос, и ответ на него никак не находился. В полёте я старался не уснуть до ужина.
— Сэр, вы можете расстегнуть ремень, — сказала стюардесса по-английски и показала мне жестом.
— Спасибо, — ответил я по-турецки, так как английский я знаю, как Косой в «Джентльменах удачи».
Белокожая, черноволосая, большеглазая турецкая стюардесса, наклонилась надо мной и уже по-турецки:
— Бейэфенди, ужин. Что вы будете пить?
Я принял из ее рук поднос и бокал с вином, поблагодарив. Запах карри ударил в нос. Ужин проглотился быстро, бокал вина добил меня окончательно.
Звонок телефона разорвал тишину, я выскочил из ванны, на ходу заматываясь в полотенце.
— Алло.
— У меня давление, боюсь, до утра не доживу. Приезжай скорее, надо сказать что-то важное, — предсмертным голосом сказала Ба.
— Щас буду, Ба, скорую вызвать?
— Я уже вызвала, приезжай.
Я со скоростью звука влетел в штаны. Выбежав на улицу махал руками такси с неслабой амплитудой, через двадцать минут я вбежал в комнату Ба. И шо вы думаете? В комнате ее не оказалось. На кухне Ба стояла в переднике и улыбалась, одной рукой помешивая в кастрюле.
— Я не понял, Ба, что за кино?
— А иначе Вас, мистер, не дозовешься, — улыбалась Ба. — Я варю изумительную лапшу, так что садись, кушать будем.
— Блин, а сказать нормально нельзя было? Я чуть с ума не сошёл..
— Я просто как шампанского напилась от твоего «нормально». Ты у меня когда последний раз был?
Я почувствовал себя виноватым, и дальше продолжать уже не было смысла.
Ба подала мне огромную тарелку лапши.
— Отведайте сэр, такую лапшу вы уже не попробуете, если я действительно отойду в мир иной.
Я, молча уткнулся в тарелку и ел, притворяясь обиженным.
— Хочешь майсу?
— Хочу, — буркнул я.
— Был у нас в Алма-Ате летчик, еврей, звали его Фима. После войны его к нам откомандировали. Фима не был боевым лётчиком, всю войну Фима летал на больших самолётах, грузы всякие возил.
— Ба, это транспортная авиация называется.
— Не перебивай, умник. Аэродром у нас в Алма-Ате был на месте центрального стадиона. Там поле было. В общем, стал Фима высокопоставленных лиц возить. И кто-то из членов заметил, что летчик-то еврей. Вызвали Фиму к самолетному начальству и предложили уволиться. Фима страшно расстроился, надел свою единственную медальку и написал заявление. Ушел на какой-то завод работать. А тут стали город отстраивать и самолетов понадобилось больше. Стали в Алма-Ате отряд создавать из лётчиков. Откомандировали их из Москвы, а все лётчики были бравые, фронтовые. Козыряли по городу в медалях да орденах. Только оказалось, что на больших самолётах они летать не умеют. Те, кто на истребителях летал, по прямой летать не мог, те кто на бомбардировщиках, пикировали с людьми. В общем замучилось начальство на жалобы отвечать. И тут вспомнили за Фиму. Мол, вернуть бы надо, только летать не дадим, а лётчиков переучить — еврей пойдет. Ну, сам начальник приехал к Фиме на завод, так, мол, и так, вернись. Страна в тебе нуждается. А Фима обиду не простил. И затребовал квартиру и паек специальный, деток у него уже было двое. Ну, начальство от такой наглости удивилось, да и отказали, пока один из бравых мёртвую петлю с людьми не исполнил. И куда делись, дали Фиме квартиру в нашем доме, где я с его мамой и познакомилась. В общем, вернулся Фима на аэродром. И тут боевые начали антисемитизмом страдать, мол, чему нас этот еврей научит, крыса тихоходная. Пришлось Фиме одному в глаз дать. Затащил его в самолёт и приказал взлететь, тот взлетел, а Фима ему какой-то рычаг нажал, что колеса из самолёта не выпрыгивали…
— Ба, шасси не выходили.
— Не перебивай, сказала! В общем, пока тот в штаны не наложил, а Фима и говорит, я тебе помогу, но скажешь своим боевым товарищам, что слушаться они меня будут, как своего фронтового командира, понял? Ну, сели они, а фронтовой тот вышел из самолёта мокрый, хоть выжимай. В общем, с того дня Фима у лётчиков стал большим авторитетом. И обращались они к нему по имени отчеству. Вот такая майса тебе. Потом Фима уже в управлении аж до пенсии работал, пока где-то в 70 м году не построили новый аэропорт.
Гул моторов самолёта заглушили аплодисменты, я очнулся, надо же, сели. Наверное, Фима командир.
«Uçağımız İstanbul Atatürk Havalimanı'na indi …» объявили динамики.
Видно, так садиться Фима научил.!
— Калинкааааа, калинкааа, калинка мояяяя! — неслось из телевизора, а на экране Роднина с Зайцевым крутили пируэты.
Ба храпела перед телевизором, который стоял на тонких ножках. У него не было ручки переключения каналов, а сверху лежали плоскогубцы, которыми те каналы и переключались.
— Ай люлилюлиииии! Ай люлилюлиииии! Спаааать положите вы меня….
Тут Ба просыпалась
— Упала?
— Нет, Ба, танцуе.т
— Как упадет, разбуди.
— Ба, почему она должна упасть?
— Она так крутится, что должна упасть. Хрррр… Хрррр…
В Алма-Ате падал зимний снег, именно зимний.
