Внутри лежал пульт управления в холщовой сумке.

Гвенди чувствовала, как шевелятся волоски у нее на затылке, слышала в дальнем уголке сознания знакомый, едва различимый шепот непонятно чего. Она быстро закрыла коробку, вскочила на ноги и попятилась.

Чертов пульт. Как я его ненавижу! Как меня от него воротит!

Голос Фарриса пронесся призрачным эхом в глухой тишине гаража, и Гвенди поежилась, вспомнив его болезненно бледное лицо, тонкие, словно прутики, руки, гнилые и недостающие зубы.

Ей вспомнились его последние слова, его почти умоляющий голос: Это единственное место в мире, где они до него не доберутся. Ты должна попытаться, Гвенди, пока еще можно успеть. Кроме тебя, я никому больше не доверяю.

– Почему я? – спросила она вслух и не узнала собственный голос.

Она подождала ответа, но ей никто не ответил. Уж точно не Господь Бог, вопрошающий в ответ, а где была ты, когда Я полагал основания земли.

Собравшись с духом, она снова вскарабкалась на стремянку и вернула коробку на место на верхней полке. Закрыла дверь гаража на замок – она даже не помнила, когда запирала гаражную дверь в последний раз, – вернулась на кухню и налила себе кофе. Она пила кофе, глядя на заснеженный задний двор за окном над кухонной раковиной, и опять обещала себе, что расскажет Райану обо всем. Она уже слишком стара, она слишком напугана, чтобы справляться со всем в одиночку на этот раз – третий раз всегда волшебный, подумалось ей, – но дело было еще и в другом. Они с Райаном столько лет прожили вместе, и ей надо сказать ему правду. Для нее это будет огромным облегчением. Никаких больше тайн. Как хорошо!

Но разговор придется отложить до вечера.

Днем у Гвенди было намечено мероприятие.

Каждый год в «черную пятницу» после Дня благодарения давняя подруга Гвенди Бриджит Дежарден заезжала за ней с утра пораньше. Они завтракали в закусочной «Касл-Рок» и ехали в Портленд. Полтора часа на машине. В Портленде они поплотнее зашнуровывали кроссовки и предпринимали отважный забег по всем трем крупным торговым центрам, где, как всегда в этот день, было полно народу. Обычно они возвращались домой ближе к ночи, багажник и заднее сиденье ярко-красного «БМВ» Бриджит были забиты коробками и магазинными пакетами. На обратном пути они только и делали, что хвастались друг перед другом выгодными приобретениями и жаловались на гудящие ноги и пересохшие губы после стольких хождений и разговоров. И после стольких приветствий и бесед с незнакомыми людьми: на удивление многие жители Мэна до сих пор помнили Гвенди по ее депутатскому сроку в конгрессе и узнавали ее на улицах. Для некоторых из них Гвенди Питерсон была сродни старому другу семьи; вот как долго они ее знали. Это было приятно, но слегка утомительно, и все-таки предрождественский шопинг с Бриджит оставался для Гвенди одной из любимых праздничных традиций. Она всегда ему радовалась и всегда с нетерпением ждала. И ей, в общем-то, нравилось общаться с людьми, за редкими исключениями.

Но теперь уже ясно, что в этом году все будет иначе. Из-за внезапного появления человека в маленькой черной шляпе у Гвенди возникли другие поводы для беспокойства, куда более важные, чем поиски обувных распродаж и купонов на максимальную скидку.

Она хотела вообще отменить сегодняшнюю поездку – даже взяла телефон и уже собиралась нажать номер Бриджит в контактах, – но потом передумала. Отмена в последнюю минуту вызовет слишком много вопросов, на которые Гвенди сейчас отвечать не готова. Нет, сказала она себе, придется «подобрать сопли, стиснуть зубы и терпеть», как любил говорить ее отец.

У Райана были свои традиционные планы на «черную пятницу». Обед в китайской закусочной с друзьями из «боулинг-братства», потом – трехраундовый турнир в кегельбане в Румфорде. (Победителю, набравшему лучший средний балл за все три игры, доставался почетный позолоченный кубок высотой два фута, чем-то неуловимо похожий на задницу лягающегося осла; переходящий трофей, который три года подряд брал Райан.) После турнира они всей толпой отправлялись к Билли Франклину, в его холостяцкую берлогу, где пировали заказанной на дом мексиканской едой и смотрели футбол на широком экране. Обычно Райан возвращался домой часов в восемь-девять вечера, страдая от жуткой изжоги и «драконьего» запаха изо рта, и сразу мчался наверх – принимать «Тамс» из большой банки, всегда стоявшей в аптечке. Он полночи стонал и кряхтел в ванной, а наутро божился, что никогда больше не станет участвовать в этих игрищах. И ему абсолютно не нужен этот дурацкий кубок. Они с Гвенди смеялись за завтраком – только тост и стакан холодной воды для Райана, – потому что оба прекрасно знали, что на будущий год он забудет о своих страшных клятвах и все повторится опять.

Так что да, Гвенди решила подобрать сопли, стиснуть зубы и заняться намеченными делами. И Райан пусть тоже займется своими делами. Вечером они оба вернутся домой, переоденутся в пижамы, возьмут с собой в спальню бутылку хорошего красного вина и два бокала и устроят себе домашнее свидание. И после всех этих лет Гвенди расскажет мужу правду.

Только все обернулось иначе.

Свою часть плана Гвенди выполнила очень даже неплохо. Поначалу, как и следовало ожидать, она была рассеянной и молчаливой. За завтраком едва прикоснулась к омлету и жареному картофелю. В машине по дороге в Портленд тупо смотрела в окно и постоянно ловила себя на мыслях о пульте управления и бледной, восковой коже Ричарда Фарриса. И о его гладких, без всяких линий ладонях; эти пустые ладони никак не шли у нее из головы. Она очень старалась хоть как-то поддерживать разговор – кивала, когда ей казалось, что надо кивнуть, даже что-то отвечала, – но ей не удалось одурачить Бриджит. На полпути к Портленду Бриджит выключила радио и прямо спросила Гвенди, все ли у нее хорошо. Гвенди кивнула, извинилась и сказала, что у нее еще с вечера болит голова и ночью она почти не спала (хоть в этом ей не пришлось врать). Она устроила целое представление: выпила три таблетки «Адвила» и принялась подпевать, когда по радио заиграла песня Барри Манилоу «I Write the Songs», – и Бриджит вроде бы успокоилась.

Когда они добрались до Портленда и завертелись в вихре распродаж, Гвенди уже улыбалась и смеялась. Бриджит с ее по-детски искренним энтузиазмом и дурашливым чувством юмора обладала невероятной способностью поворачивать время вспять и заставлять окружающий мир исчезнуть. Гвенди не раз говорила мужу, что рядом с Бриджит Дежарден у нее возникает стойкое ощущение, что ее затолкали в машину времени и вернули в конец 1970-х. Умение Бриджит бесхитростно радоваться жизни было заразным. В хорошем смысле.

В первом же бутике, подвернувшемся на входе в торговый центр, им обеим крупно повезло – Гвенди приобрела отличную дорожную сумку за полцены; Бриджит отхватила шикарные кожаные сапоги до колен, – и эти удачные покупки задали тон всему дню. Следующие восемь часов подруги вихрем носились по магазинам, болтали без умолку и хихикали, как две счастливые школьницы.