– Хорошо, можете мне не верить, – совершенно сникнув, тихо соглашается Хельга. – Но не оставляйте меня одну.

– Ладно, давайте успокоимся, – примирительно-назидательным тоном произносит Венди и откидывает косу за спину. – Я останусь с тобой, – обращается она к Хельге. – Ты приведёшь себя в порядок, потом вместе пойдём в мою комнату, и я схожу в душ. После мы позавтракаем, а затем найдём Итана и спросим у него, что не так с этой комнатой.

– Хорошо, – почти шепчет Хельга.

– Я… я тоже не хочу оставаться одна, – пищит Энджи, всё ещё вцепившись в зубную щётку. – Ливия, можно мне посидеть у тебя?

– Да вы чего такие трусихи? – Ливия вскидывает брови. – Ты тоже боишься оставаться одна? – адресует она вопрос мне. – Прости, не помню твоего имени.

– Я Лили. Лили Брукс, – отвечаю, натянув улыбку. – И я не боюсь быть одна. Но можно присоединиться к вам за завтраком?

– Конечно! – Энджи энергично кивает. – Давайте все встретимся в коридоре через час. Чем больше людей, тем безопаснее.

– Боже, – Ливия закатывает глаза. – Пойдём уже.

Они выходят из комнаты Хельги, и я тоже возвращаюсь к себе, чтобы принять душ и разложить вещи. Это не занимает много времени, и оставшиеся полчаса я использую, чтобы нанести лёгкий макияж и изучить карту замка.

На первом этаже располагаются холл, столовая, общая комната отдыха, тренажёрка и прачечная. На втором этаже находятся комнаты главных солистов, независимо от пола, третий этаж отведён под женские спальни, а четвёртый – под мужские. В башнях есть как комнаты для персонала, так и нежилые помещения для хранения бытовой химии, чистого постельного белья и прочего.

Обязательно исследую эти башни, но позже. А сейчас я надеваю джинсы и голубой пуловер, влезаю в кроссовки, беру с собой поясную сумку и бомбер и выхожу из комнаты.

Вскоре Ливия, Хельга, Энджи и Венди тоже выходят из своих спален, и мы направляемся к лестнице. Звуки наших шагов утопают в мягком бордовом ковре, и тишину нарушают лишь голоса девушек. Широкий коридор петляет, запутывая поворотами, однако я запомнила, где располагается лестница, хоть и добиралась вчера до комнаты почти в бессознательном состоянии.

Сейчас я внимательно изучаю отделку и декор. До вчерашнего вечера я никогда не считала нашу семью бедной. Да, мы не богаты, однако и не совсем уж нищие. Но второй день глядя на всё это вопиющее великолепие, я всё больше задумываюсь о классовом неравенстве.

Помещения просторные, а потолки до того высокие, что, если поднять голову, можно на несколько секунд потеряться в пространстве. Всюду преобладает тёмная цветовая гамма с упором на чёрный, серый и бордовый. Даже люстры и светильники выполнены из тёмного стекла. Роспись на потолке и картины на стенах изображают сцены из средневековых мифов и легенд: ангелов и демонов, схлестнувшихся в битве за людские души; юношей и девушек, ступивших на путь запретной любви; трагедии предательства и расплаты; чувственные оргии; жертвоприношения и всё в таком духе. Детали тщательно проработаны и создают ощущение живого присутствия, что выглядит довольно жутковато, но при этом восхитительно.

Когда мы входим в столовую, то с удивлением обнаруживаем, что к завтраку мы спустились далеко не первыми: за массивными столами сидит уже довольно много артистов. На всех окнах, находящихся вне спален, действительно имеются кованые решётки. Несмотря на своё изящество, света они пропускают недостаточно и придают интерьеру ещё больше драматичности, создавая игру теней и отражений.

– Вот блин, а я у окна сесть хотела, – Ливия цокает и направляется вглубь столовой, к длинному столу, на котором выставлена еда на выбор. – Неужто здесь все такие ранние пташки? Сегодня же выходной, а экскурсия по острову только через два часа.

– Может, их тоже разбудили крики Хельги? – предполагает Энджи, семеня рядом с Ливией. Я, Венди и Хельга идём следом.

– Не так уж и громко я кричала, – бормочет Хельга, на что Ливия лишь фыркает.

– Место скоро освободится, не стоит из-за этого ссориться, – отстранённо произносит Венди, и её слова оказываются пророческими: пока мы выбираем блюда, один из столов у окна действительно освобождается.

Взяв на завтрак кто что хочет, мы занимаем тот самый стол. Энджи охает, пытаясь сдвинуть с места стул, и я её понимаю. Все стулья тяжёлые, даже мне сложно их передвигать, а уж ей и подавно. Но зато они красивы: дерево, покрытое тёмным лаком, смотрится благородно, а высокие резные спинки добавляют утончённости.

– Вот жуть, – Ливия отодвигает подсвечник с чёрными свечами. – Мы словно в гостях у Дракулы.

– Но интерьер ведь очень красивый и необычный, – возражаю я и указываю на камин с резной каменной мантией. – Когда нам ещё выпадет возможность пожить в настоящем замке, где камины топят дровами?

– Вот уж действительно! – усмехается Ливия. – Тебе нравится, Венди? – подмигивает она ей.

– Почему мне должно это нравиться?

– Ты отлично вписываешься, вот я и подумала.

Венди и впрямь выглядит под стать обстановке: на ней чёрное длинное платье, в ушах и на шее – серебряные украшения с крестами, а на пальцах – россыпь весьма зловещих колец. На губы Венди нанесла кроваво-красную помаду в тон накрашенным ногтям. Её длинные тёмные волосы свободно спадают по спине, а взгляд до того холодный, что аж зябко становится. Но есть в её ледяной красоте что-то притягивающее.

– Мне всё равно, – равнодушно отвечает Венди. – Мы приехали работать, а не отдыхать, так что мне всё равно, как выглядит спальня и всё остальное. И почему ты сделала акцент на моей одежде? Ты и сама одета во всё чёрное.

– Моя одежда практичная, – парирует Ливия. – В джинсах и кофте удобнее, чем в облегающем платье.

– А я люблю светлое, – вставляет Энджи, и я мысленно отмечаю, что в этой розовой кофточке и белых джинсах она похожа на пирожное. – А какой у тебя любимый цвет, Хельга?

– М-м-м… – Хельга поджимает губы и в задумчивости теребит ворот красного пуловера. – Не знаю.

Кажется, она отошла от утреннего происшествия. По крайней мере, больше не выглядит бледной и напуганной.

– А у тебя? – обращается ко мне Энджи.

– По настроению, – отвечаю я, пожимая плечами.

Хочу сказать, что мне нравится, когда оттенок гармонирует с цветом глаз, подчёркивая их, но вдруг раздаётся чей-то удивлённо-восторженный