три выражения, признаваемые словесной хулой, за которую должна быть выплачена полная вира. Первое, если человек говорит о другом, что он родил ребенка». Второе: «если говорит, что он становится женщиной каждую девятую ночь». И, наконец, третье: «если человек сравнивает другого с кобылой, или называет его сукой, или сравнивает его с самкой любого вида животного». Подобные поношения запрещаются, преследуются и наказываются: виновный либо расплачивается деньгами, либо объявляется на суде вне закона — с этого часа он считается оборотнем (волком) и либо изгоняется из страны, либо уничтожается: «конунг Эйрик объявил Эгиля вне закона, и всякий человек в Норвегии имел право убить его» («Сага об Эгиле»).

Человек подвергается осуждению и остракизму не только за клевету, но и за другие злостные деяния. Когда скальд Эгиль Скаллагримссон зарубает трех дружинников, конунг Эйрик Кровавая Секира говорит его заступнику: «Пусть Эгиль не живет больше в моем государстве, если я даже пойду на мировую с ним. Только ради тебя, Торир, я возьму виру за убитых Эгилем» («Сага об Эгиле»). Непогребение мертвеца расценивается как надругательство над ним и также преследуется и наказывается. «Следующей весной после убийства, — рассказывается в „Саге о сыновьях Дроплауг“, — Хельги сын Асбьерна выехал во Фьорд Городища возбудить тяжбу и не нашел тела Бьерна. После этого Хельги сын Асбьерна вызвал Хельги сына Дроплауг за то, что тот растерзал мертвеца, сбросил его в море и не прикрыл землей. Хельги вынес тяжбу на тинг и потребовал объявления вне закона».

Примечательно, что в русской народной сказке персонажи стремятся соблюдать неписаные «Законы Гулатинга»: Водяной царь прогоняет из своего царства убийцу сыновей, очевидно объявив его вне закона («Иван-царевич и Марфа-царевна»), а храбрый Фролка, отрубив голову очередному змию, поспешно кладет ее под камень, а туловище засыпает землей («Фролка-сидень»). Впрочем, иногда герой, тот же Иван-царевич, поступает наоборот и сбрасывает убитого змия в воду. Но в любом случае русская народная сказка сосредоточивает внимание на дальнейшей участи мертвого тела, как будто ей ведомы древнескандинавские правила.

Однако объявление вне закона и выдворение из страны является не лучшим судебным решением. «Это ведь редко кончается добром, — справедливо полагает мудрый судья Снорри Годи из „Саги о Ньяле“. — Из-за этого возникают раздоры и люди убивают друг друга. Пусть лучше они уплатят такую большую виру, чтобы не было никого в нашей стране, за кого было бы заплачено дороже». С ним соглашаются все одиннадцать судей, и со Скалы закона провозглашается: «По делу, которое мы решали, мы пришли к единодушному решению и положили шесть сотен серебра. Мы, судьи, хотим внести половину, и все сполна должно быть выплачено здесь, на тинге. Я обращаюсь с просьбой ко всем: пусть всякий даст сколько-нибудь ради Бога». В саге подробно описывается, как люди собирают деньги вскладчину, возмещая потерпевшей стороне тяжелый моральный ущерб за убийство сородича.

Но в некоторых случаях настоящий мужчина, как правило, не дожидается правового решения суда, который к тому же долго тянется и не всегда удовлетворяет истца, а вызывает обидчика на единоборство и расправляется с ним. Как говорится в «Саге об Эгиле», это было «законным и обычным в прежние времена. Каждый имел тогда право вызвать другого на поединок, будь то ответчик или истец». Тормод Скальд Черных Бровей объясняет святому конунгу Олаву, почему он убил без всякого суда столько людей: «Мне не понравилось, что они сравнили меня с кобылой, ибо они уподобили меня кобыле и говорили, будто у меня с людьми так, как у нее с жеребцом» («Сага о названных братьях»).

Защита мужской чести, мужского достоинства является для древнего скандинава священной обязанностью: «Если кто-нибудь нанесет другому бесчестие бранным словом и скажет: „Ты не мужчина, и сердце у тебя в груди не мужское“, а другой ответит: „Я мужчина такой же, как и ты“, — тогда они должны сражаться в таком месте, где сходятся три дороги». Поединок случается на разных условиях: соперники дерутся либо до первой крови, либо до смерти. «Было условлено — сообщается в „Саге о Гуннлауге Змеином Языке“, — что тремя марками серебра должен откупиться тот, кто будет ранен. Хравн должен был первым нанести удар, потому что он был вызван на поединок. Он ударил по щиту Гуннлауга сверху, и меч его тотчас же сломался пополам ниже рукоятки, потому что удар был нанесен с большой силой. Однако острие меча отскочило от щита, попало в щеку Гуннлауга и слегка ранило его. Тогда подбежали и встали между ними их родичи и многие другие люди».

Впрочем, вчерашние лютые враги, сражавшиеся друг с другом насмерть, могут неожиданно помириться и стать названными братьями. Так поступают на земле, так поступают и на небесах, в Валгалле, куда попадают погибшие в битвах храбрые викинги — эйнхерии. Эйнхерии допьяна пьют «медвяные питья», досыта едят мяса дикого вепря, но главное — до смерти бьются на поединках:

Эйнхерии все рубятся вечно в чертоге у Одина; в схватки вступают, а кончив сраженье, мирно пируют. Перевод А. Корсуна VIII

В русских былинах, подобно северным сагам, также рассказывается о бесконечных пирах, где разгоряченные богатыри бахвалятся своей храбростью и поносят трусливость врагов. Однако уже распределение мест на почестном пиру киевского князя заставляет нас думать не только о сходствах, но и различиях между варягорусами и славянами. В скандинавском, как и славянском мировосприятии это распределение мест имеет огромное иерархическое значение, поскольку отражает общественный статус каждого сидящего за пиршественным столом.

Центральное место, на котором восседает конунг, есть место первое, возвышенное, сакральное. Оно находится на южной, солнечной стороне, где дневное светило стоит в зените и проявляет всю свою мощь. Посему это место принадлежит тому, кто отмечен божественным знаком, кто обладает всею полнотою власти. Очевидно, что второе имя киевского князя Владимира — Красное Солнышко, составленное по скандинавскому образцу (Эйрик Кровавая Секира или Харальд Золотая Борода), отражает это солярное местоположение князя, сочетаясь к тому же с древним славянским обычаем сравнивать отца, главного кормильца семьи, с «красным солнышком»: