в Лондоне, а теперь еще и вероятный победитель Дерби. На самом деле недостает лишь одного, чтобы ваша жизнь достигла совершенства.

— Чего же? — спросил Карн.

— Жены, — ответил лорд Эмберли. — Просто удивительно, что до сих пор ни одна девица не прибрала вас к рукам.

— Я прирожденный холостяк, — сказал Карн. — Как может человек, который нынче здесь, а завтра там, требовать, чтобы какая-нибудь женщина связала с ним судьбу? Вы помните нашу первую встречу?

— Разумеется, — сказал лорд Эмберли. — Закрывая глаза, я вижу прекрасный мраморный дворец на фоне синих вод столь ясно, как будто не далее чем вчера позавтракал там с вами.

— То утро было на редкость счастливым для меня, — произнес Карн. — Однако вот мой кэб. Мне пора. До свидания.

— До свидания! — откликнулась друзья, когда он спустился по лестнице и сел в кэб. — Не забудьте известить нас, если узнаете какие-нибудь новости.

— О, несомненно, — сказал Саймон Карн.

Откинувшись на мягкие подушки и отъезжая от вокзала в сторону Пиккадилли, он добавил про себя: “Да уж, если я сумею успешно осуществить план, подготовленный мною заранее, и еще парочку тех, что обдумываю сейчас, а затем покину Англию так, чтобы никто не заподозрил, что я — мошенник, который обвел вокруг пальца весь Лондон, у меня и впрямь будет прекрасный повод сказать, что день знакомства с его светлостью был счастливейшим в моей жизни…”

Вечером он ужинал в одиночестве. Карн казался занятым собственными мыслями и слегка разочарованным. Несколько раз, заслышав шум на улице, он расспрашивал слуг, что там такое. Наконец, когда в комнату вошел Рам Гафур, неся телеграмму на подносе, Карн дал волю чувствам, облегченно вздохнув. Проворными пальцами он разорвал конверт и прочел послание. Оно гласило: “Мюзик-холл “Семь звезд”, Уайтчепел-роуд, десять часов”.

Подписи не было, но Карн как будто ничуть не обеспокоился. Он сунул листок в записную книжку и, в гораздо лучшем расположении духа, продолжил ужинать. Когда слуги вышли из комнаты, он налил себе бокал портвейна и, взяв карандаш, начал производить какие-то подсчеты на обратной стороне конверта. В течение десяти минут он занимался вычислениями, затем порвал конверт на мелкие кусочки, убрал карандаш в карман и принялся потягивать вино с удовлетворением, которое свидетельствовало о безупречном завершении расчетов.

— Волнение публики, — произнес Карн, не без легкой нотки гордости, — еще не улеглось после кражи знаменитых бриллиантов герцогини Уилтширской. Лорд Орпингтон так и не открыл местонахождение золотой и серебряной посуды, которая загадочным образом исчезла из его дома несколько недель назад, а полиция из кожи вон лезет, пытаясь изловить шайку грабителей, будто бы бросивших вызов целому Лондону. Но если я нанесу новый удар, все они позабудут о своих бедах, обсуждая очередной — притом величайший — скандал. Вряд ли найдется в Англии человек, которому нечего будет сказать. Кстати, посмотрим, каковы ставки сегодня вечером…

Карн взял газету со столика у окна и просмотрел спортивную колонку. Общим фаворитом, несомненно, считался Эбонит, Мальтийский Рыцарь шел на втором месте, а Мандарин уверенно занимал третью позицию.

— Какой шум поднимется, когда об этом узнают, — продолжал Карн, положив газету на столик. — Следует быть особенно осторожным, иначе удар придется и по мне. Представляю крики газетчиков: “Последние новости! Скандал на скачках! Пропал фаворит Дерби! Эбонит украден! Предотвращено похищение Мальтийского Рыцаря!” А что! Пройдет двадцать лет, прежде чем старая добрая Англия позабудет сенсацию, которую я намерен ей подкинуть.

Мрачно посмеиваясь, он поднялся в гардеробную и запер дверь. Лишь в десятом часу Карн появился, одетый в длинное ольстерское пальто, и сел в собственный хэнсом[17]. Он проехал по Парк-лейн, миновав Пиккадилли и направляясь к Уайтчепел-роуд через Хэймаркет, Стрэнд, Ладгейт-Хилл и Фенчерч-стрит. Достигнув угла Леман-стрит, Карн велел кучеру остановиться и выпрыгнул из экипажа.

Его внешний вид полностью изменился. Вместо горбуна-ученого, каким Карн представал перед друзьями, он принял ничем не выдающееся обличье провинциала-фермера, седого, с хитрой физиономией, украшенной кустистыми бровями и пышными усами. Каким образом Карн добился столь разительного превращения за время поездки в экипаже — бог весть, но он и впрямь изменил свой облик.

Убедившись, что хэнсом отъехал, он неторопливо побрел по улице, пока не добрался до здания, яркая вывеска которого объявляла, что здесь находится мюзик-холл “Семь звезд”. Карн взял билет в кассе и вошел в просторное помещение, где стояло около сотни столиков. На сцене в дальнем конце зала юная леди, одетая весьма скудно, зато щеголявшая незаурядной самоуверенностью, под бравурный аккомпанемент оркестрика излагала ощущения, пережитые ею, “когда Билли ухлестывал за мной”.

Ведя себя соответственно новому обличью, Карн заказал “двойной виски со льдом” и, закурив пенковую трубку, которую извлек из кармана жилета, устроился поудобнее. Когда пробило десять, он слегка повернулся, чтобы лучше видеть дверь.

Прошло около пяти минут, прежде чем его терпение было вознаграждено. Вошли двое; Карн, заметив их, немедленно отвернулся, казалось, всецело увлеченный происходившим на сцене.

Один из новоприбывших — тот, кого, судя по всему, и поджидал Карн — остановился возле столика. Это был человек, бледный как смерть, в костюме на размер меньше положенного и в бархатном жилете самое малое на три размера больше, с клетчатым галстуком, украшенным огромной булавкой в виде подковы с явно поддельными бриллиантами, без каких-либо признаков сорочки и в цилиндре фасона шестидесятых годов. Он положил руку на плечо Карну.

— Мистер Бленкинс, чтоб мне лопнуть, — сказал он. — Кто бы мог подумать, что мы тут встретимся? Только сегодня мы с моим другом мистером Брауном о вас говорили. Ну надо же, вы приехали в Лондон именно сегодня и зашли в “Семь звезд”, а не куда-то еще! Счастливое стечение обстоятельств, как пишут в газетах, провалиться мне на этом месте. Как поживаете, старина?

Он протянул руку, которую мистер Бленкинс принял и дружелюбно потряс. Мистер Браун — судя по внешнему виду, наиболее респектабельный из этой троицы — был представлен как джентльмен, прибывший из Америки. Впрочем, его национальность стала очевидна, как только он открыл рот, чтобы заговорить.

— Небось, обо мне говорили? — поинтересовался мистер Бленкинс, когда компания с удобством расположилась за столиком.

Скрытный мистер Джонс (потрепанный джентльмен с роскошными бриллиантами предпочитал именоваться этой распространенной фамилией) не признавался. Он охотнее обсудил бы последние новости, цену на фураж, военные перспективы, программу на сцене — что угодно, лишь бы не раскрывать тему разговора с мистером Брауном.

Лишь когда мистер Браун поинтересовался у мистера Бленкинса, на которую лошадь тот ставит, мистер Джонс в какой-то мере собрался с духом. Последовал оживленный спор по поводу предстоящих скачек. Бог весть сколько бы