– Давай просто пройдёмся, – взмолилась Анна. – Голова с ночи болит.

– Струхнула? Ничего, попривыкнешь со временем.

– К такому привыкнуть сложно. Да и зачем? В городе, надеюсь, не повторится, – Анна подбежала к дереву, постучала на всякий случай по замёрзшему стволу.

– Зачем тебе в город? Чем у нас плохо? – Матрёша хитро улыбнулась. – Вы с бабой Оней хорошо поладили.

– Баба Оня замечательная. Напоминает мне бабушку.

– А ты здорово на внучку её похожа. Та тоже была черноволосая да зеленоглазая, за словом в карман не лезла.

– Что ж она, не приезжает сюда?

Матрёша помрачнела, вздохнула:

– Нет её давно. Лес забрал.

– Что значит забрал?

– То и значит, – отмахнулась Матрёша и продолжила деловито, – вам я подарочки уже занесла, свой вечером посмотришь. Он хоть простенький, но со значением. Тоське завтра отдам, нечего теперь к ней соваться.

– Почему нечего? – растерянно переспросила Анна.

– Не до нас ей сейчас. Гостя принимает дорогого.

– Неужели жениха?

– Не до женихов Тоське. Брат из леса пришёл. До Крещения останется, а после опять в лес уйдёт, к этим.

– К этим? Он, что… Не человек??

– Сама ты дура! – озлилась враз Матрёша. – Конечно, человек! Только пропащий он теперь, кару несёт, не может оставаться среди людей.

Анна приостановилась даже:

– Что у вас за место? Внучку лес забрал, брата, выходит, тоже? Почему позволили? Почему не защитили?

– Так бывает. – сощурилась Матрёша. – Не знала? Приходится отвечать за свои грехи. Такое не спускают!

Мимо них, взрыхляя снег, с гиканьем пронеслась ватага мальцов. Следом пробежали укутанные в шубейки девушки, вручили Анне с Матрёшей по леденцу.

Петушок на палочке переливался, вспыхивал на солнце красным. Напоминал про детство.

Анна медленно оглянулась на деревню – покой и благолепие царили вокруг.

Домики, присыпанные снегом, выглядели игрушечными, как на сказочной картинке.

Не верилось, что здесь может происходить что-то плохое.

Вот только пережитые события, как и прошлая ночь, указывали на обратное. И рассказ Матрёши только подтвердил это.

С темнотой потянулось по деревне факельное шествие. Ряженые пошли в обход по домам. Несколько страшил, тащивших волоком по снегу огромный мешок, завернули во двор бабы Они.

– Отворяй, бабка! Откуп готовь!

Принарядившаяся Оня вынесла гостям поднос с угощением. Анна от неё не отставала, уж очень любопытно было рассмотреть колядующих.

Троица неизвестного пола выглядела и впрямь живописно. В вывороченных тулупах, с пучками сена, подобно волосам торчащими из-под шапок, с причудливыми масками на лицах были они до того страшны, что Анна даже усомнилась в их человеческой принадлежности.

Все живо окружили бабку и, весело балагуря, стали хватать с подноса пирожки, конфеты да пряники.

Сбоку подобралась четвёртая фигура, поманила Анну – мол, пойдём.

Была она высокая, тощая. В рваной длинной накидке да искусной маске будто из коры. Вытянутое лицо прорезал ухмыляющийся кривой рот, глаза косили к носу, торчащему вперед подобно сучку.

Стоило Анне сделать шаг навстречу – фигура крепко ухватила её и повлекла в сад.

Анна оглянулась на болтающую возле крыльца группу, попыталась крикнуть бабе Оне, да не смогла. Губы словно склеились меж собой. Разлилась вокруг тусклая дымка, отгородила девушку ото всех.

Заподозрив неладное, начала Анна вырываться, да ряженая оказалась сильнее. От рывка Анна упала и только теперь разглядела следы – совсем не человеческие, птичьи. А когда взметнулся подол рваной хламиды, увидела вместо ног когтистые лапы, царапающие снег.

В окне старой баньки теплился свет, ветхое строение тонуло в дыму. Из-за покосившейся двери выло да сипело разноголосье – неразборчивое чириканье, взвизги, хриплый смех, басовитое гудение. Банник принимал у себя местечковую нечисть.

Ряженая двинула дверь, попыталась пролезть, но не смогла. Обиженно заскулив, забарабанила она в оконце и, когда с той стороны приблизилась сморщенная голова, вся облепленная мокрыми листьями, залопотала что-то, показывая на Анну и облизываясь. Банник вытаращился на гостью, после перевел тусклый рыбий взгляд на барахтающуюся Анну и исчез. А из-за двери выскочило нечто вроде мохнатой собачонки, ловко вцепилось в одёжку нечистой, принялось трепать. Громко вереща, выставила ряженая когтистые руки, попыталась достать собачонке до глаз. Собачонка увернулась, принялась наскакивать на ряженую, норовя её укусить.

Анна сидела тут же на снегу и не было сил не двинуться, не отползти в сторону.

Мимо тенью мелькнуло что-то, подкатилось колесом под ноги ряженой и повалило её, подмяв под себя.

– Держу, кум, – гукнуло зычно.

Тут же вылетел старый растрёпанный веник, пошёл охаживать бока пленницы.

Колесо крутнулось и обратилось стариком. Сквозь сивые космы горели жёлтым светом глаза, старый тулупчик весь покрыт