когда городская фабрика по производству рыбной муки работала на полную мощь и город накрывала зловонная пелена. Местные называли этот смрад запахом денег и спали, словно миллиардеры, а вот таких, как Лео, мучила бессонница. И хотя запах плавящейся плоти и жира чувствовался под открытым небом даже сильнее, чем в его маленькой подвальной квартирке, Лео тем не менее предпочитал это время проводить на улице, где можно было припустить во весь дух в попытке отделаться от кошмарных видений, которые эта вонь вызывала в его голове.

* * *

ИЗ ИСТОРИИ ЗЕБРОНАРОДА

Превращение человека в зебру не столь невероятный процесс, как может показаться на первый взгляд. Для выполнения этой задачи немцам потребовалось лишь следующее: старые или новые тюрьмы, преданный делу персонал и отобранные для трансформации люди. Мест заточения на всех оккупированных территориях было предостаточно, а кое-где уже строились новые и даже возводились целые тюремные поселки. Если данные заведения находились в эксплуатации, то заключенных там либо амнистировали, либо сокращали им сроки наказания, либо предлагали во исполнение гражданского долга сотрудничество при проведении трансформаций.

Выбор для этого самых старых тюрем с самыми ужасными условиями содержания свидетельствует о том, что за операцией “Зебраштрайфен” стояли очень находчивые люди. Арестанты, содержавшиеся в застенках на окраине местечка П., попали туда по разным обвинениям. Там я встретил людей всех рас, национальностей, вероисповеданий, политических убеждений и сексуальной ориентации, а также всех возрастов – от совсем подростков до глубоких стариков. Общим для нас было лишь то, что под конец мы все превратились в зебр.

Метод, который немцы использовали для решения этой задачи, демонстрирует их исключительный прагматизм: камеры были переполнены, в двухместку вместо двоих заключенных они помещали пятерых, и только одно это обстоятельство способствовало изменениям в строении наших тел. Трансформация могла произойти стремительно или растянуться во времени. Полагаю, что я провел там месяцев семь, и ровно столько потребовалось, чтобы проявились основные видимые признаки животного: полосатое туловище, раздутый живот, ноги спичками, узловато выступающие колени, торчащие на костлявом черепе уши и отчужденный взгляд.

В первые же недели я почувствовал нарастающую скованность в теле, а моя спина согнулась из-за того, что в толпе человек старается выглядеть ниже ростом. Нам выдали по тоненькому, ободранному одеяльцу, которое годилось на то, чтобы им либо укрыться, либо подстелить под себя на каменный пол. В остальном же тюремное руководство не делало ничего, чтобы улучшить условия в камерах, хотя теперь в каждой из них содержалось на три человека больше, чем положено.

По этой причине нам приходилось по очереди спать на нарах, по очереди проходить отделявшие нары три шага и по очереди снимать напряжение в теле, повиснув на кромке крошечного окошка, которое стало для нас, теснившихся там, единственным отблеском мира.

Поначалу отношения между заключенными были хорошие, мы договорились, что не позволим себя сломить. Некоторые из моих сокамерников, а их за время, что я провел в П., сменилось немало, сидели в тюрьмах и раньше – по разным причинам, – и кое-что знали об искусстве не сбрендить в таких условиях. Первой заповедью было никогда не говорить о семьях или других близких, что остались за тюремными стенами, второй – никогда не обсуждать причину нашего пребывания в П., и третьей – делить поровну еду, табак и прочее из всех передач, которые мы получали.

Забегая вперед, скажу, что все три заповеди были нарушены. Третьей, впрочем, пренебрегали реже прочих, так как нам почти сразу обрубили все связи с внешним миром. Вскоре после этого атмосфера в камере потяжелела, наполнилась переживаниями о возлюбленных, женах и детях, часто раскалялась спорами о политике, религиозных догматах и спорте, а со временем – о сортах пива или внешнем виде спичечных коробков. Нашу неискушенность лучше всего иллюстрирует тот факт, что мы прежде всего старались сохранить хоть какое-то присутствие духа, то есть наше психическое здоровье, а вот о физическом состоянии особо не заботились. Мы не понимали, что немцев-то как раз интересовали наши тела, а будет в теле зебры здоровая душа или больная, их не волновало.

Примерно месяца через три после моего прибытия в П. я увидел первую зебру. Нас еженедельно выводили на пятнадцатиминутную прогулку по тюремному двору. Двор был огорожен, чтобы мы не могли общаться с заключенными из других блоков, и там нас заставляли ходить кругами – с постоянной скоростью, на равном расстоянии друг от друга. Если кто-нибудь ускорял шаг с целью размять суставы, его немедленно наказывали ударом дубинки по бедру. Это невыносимое занятие, не помогавшее ни укрепить мышцы, ни освежить голову, лишь напоминало нам о том, что мы были узниками не только немцев, но и наших собственных тел. В моем сознании билось единственное желание – понестись как сумасшедший, вопя и прыгая, от одной стены к другой.

Во время этих еженедельных выгулов не имело значения, было небо голубым или серым. Оно нависало сверху, как жернов, что тянул нас за собой круг за кругом, словно никчемную мякину. И, возможно, именно эта извращенная карикатура на физическую активность приводила к тому, что мы, вернувшись в камеры, так небрежно относились к своим телам.

Как бы там ни было, но именно во время одного из этих кругохождений мы увидели первого человека, превращенного в нашей тюрьме в зебру. (Я говорю «в нашей», потому что человеку недолго нужно пробыть в аду, прежде чем он начнет считать его своим домом.) Случилось так, что однажды из здания тюрьмы выбежали надзиратели и принялись палить из винтовок в воздух. Мы все тут же бросились ничком на землю, сцепив на затылке руки, как нас научили, когда в первый раз вывели во двор. Тюремщики часто устраивали подобные игры – так они проверяли нашу реакцию и покорность. Нас принуждали подолгу лежать пластом, а если какой-нибудь из новичков не выдерживал и поднимал голову, чтобы проверить, что происходит, его наказывали побоями. Остальных же заставляли повторять упражнение до тех пор, пока не истекали наши пятнадцать минут.

Однако на этот раз в воздухе витало что-то более серьезное. Мы недолго пролежали, уткнувшись носами в грязь, когда во двор вышла другая группа надзирателей. Они вели за собой странное животное непонятной породы размером с человека, но такое нелепое на вид, что я даже глазам своим не поверил. Да, я увидел это исподтишка – ведь мы уже научились смотреть вокруг, не отрывая лица от земли. Нужно было просто повернуть глазное яблоко в самый уголок глазной щели, и, если не сосредотачиваться ни на чем