переписке с В. Астафьевым в 1986‐м[112]). Как знать, может, технократы ЦК и Союза писателей умышленно взяли этих литераторов, столь неодинаковых по своему таланту, мировоззрению, политическим убеждениям… И никто не смог бы обвинить устроителей кампании в преследованиях по национальному признаку. Впрочем, расчет этот не оправдался, потому что современники видели лишь травлю каждого писателя в отдельности, а не организованную кампанию, идущую сверху.

Виктор Васильевич Петелин (1929–2022), чье публичное поругание открыло кампанию, пострадал в ней значительно больше, чем кто бы то ни было из коллег по цеху. Казалось бы, член парткома московской писательской организации, особенно никогда не выделявшийся своей позицией, да и скорее известный в качестве охранителя. Ныне общеизвестно, что отчасти именно этот писатель, будучи в 1960‐е зам. заведующего редакцией русской советской прозы издательства «Советский писатель», преградил путь в печать «Колымским рассказам» В. Т. Шаламова. Хотя достаточно ясно, что тогда это была общая позиция издательства (и государства), однако вряд ли из истории русской литературы пропадет формулировка В. Петелина «герои ваших рассказов лишены человеческого, а авторская позиция антигуманистична»[113].

Однако речь о 1980‐х. В мемуарах В. Петелина подробно описан этот эпизод собственной биографии, хотя и трактует он этот «фавор» исключительно как символ борьбы Андропова с «русской партией», заодно умалчивая факты, которые бы разрушали создаваемую им картину «андроповской русофобии». Вот начало его пространного очерка о своих злоключениях:

Где-то в сентябре 1983 года сижу в парткоме, с кем-то мирно беседую, потом провожу заседание какой-то комиссии. И вот после заседания один из участников спрашивает:

– Виктор Васильевич! А вы читали последний номер «Вопросов литературы»?

– Нет! А что там?

– Рецензия на вашу книгу «Судьба художника».

– Ругают? – спросил я, зная заранее, что в «Воплях» ничего хорошего обо мне и моих единомышленниках быть не может, это не «наш» журнал.

– Не то слово, посмотрите, давно таких рецензий не было в нашей печати.

«Клеем и ножницами» – так называлась рецензия Т. Толстой о моей книге «Судьба художника», рецензия явно недобросовестная, написанная без знания предмета и без соблюдения элементарных этических норм, принятых в литературе, в обществе, где угодно… Но именно поэтому мне казалось, что вскоре появится ответ на эту дикую выходку редакции журнала, поместившей столь безответственную рецензию. Но ничего подобного не произошло, напротив, широко покатился слушок об этой рецензии, некоторые с удовольствием ее читали, смаковали, предчувствуя близкое крушение партийной карьеры писателя, который открыто и настойчиво утверждал в своих сочинениях свою любовь к России, ко всему русскому. В цэдээловских кругах потирали ручки от удовольствия: сначала «свергли» Сергея Николаевича Семанова, потом обвинили во всех смертных грехах Михаила Петровича Лобанова за его статью «Освобождение», потом «Литературная газета» напечатала заушательскую статью «Разрушение жанра, или Кое-что об исторической прозе» (1983. 21 сентября) о романе Олега Михайлова «Ермолов», теперь вот подобрались и к Виктору Петелину. Кто следующий?! Поговаривали в связи с этим, что с приходом Андропова на вершину власти он дал указание составить списки всех русских патриотов, и списки эти называли «черными»[114].

Приведенная точка зрения повторена в книге С. Н. Семанова[115] об Андропове, причем с ремаркой «Да, так оно и было при Юрии Владимировиче». Однако и Семанов, и Петелин, его друг, много сделавший для того, чтобы Семанов не был исключен из КПСС[116], высказываясь об андроповской русофобии, умалчивают об очень важном. А именно о том, что в статье Андрея Мальгина о романе «Ермолов» основной удар был нанесен отнюдь не по О. Михайлову, а по Н. Эйдельману. Но об этом – в свое время.

Виктор Петелин был дипломированным литературоведом и даже кандидатом наук: в 1961 году в МГПИ им. В. И. Ленина он защитил диссертацию «Человек и народ в романах М. А. Шолохова», что, впрочем, ему ничуть не помогло, а лишь усугубило положение дел.

Конечно, Петелин не мог не понимать, что капитальная разгромная рецензия не могла быть написана и напечатана случайно: на то было получено некое высокое-превысокое дозволение; однако Петелин решил (или же сознательно держался версии), что стал жертвой заговора русофобов. Он настойчиво искал причины своего несчастья в личном, неполитическом, тем более было где поискать. Скажем, свою роль могли сыграть напряженные отношения между Петелиным и секретарем московской писательской организации Ф. Ф. Кузнецовым, порой выходившие на публику, как это было на партсобрании 12 января 1983 года[117].

В любом случае, Петелин оказался первым «писателем в отдельности», творчество которого было публично препарировано критиками. И сделано это было пером молодой писательницы Татьяны Толстой, которая подготовила пространную рецензию на книгу Виктора Петелина «Судьба художника: Жизнь, личность, творчество Алексея Николаевича Толстого» (М.: Художественная литература, 1982).

Как и многие рецензии этой кампании, она была напечатана с упущением значительного времени после выхода рецензируемого произведения, ведь рецензии понадобились не в связи с книгами, а в связи с проводимой кампанией и избранными жертвами.

В статье Т. Толстой все доказывало обреченность В. Петелина: название – «Клеем и ножницами» – не сулило ничего хорошего, имя рецензента – внучки героя книги – не оставляло возможности оправдаться, страшил и объем – больше одного авторского листа текста. Ну и тон, признаться, не оставлял автору ни тени надежды.

С самого начала рецензент подходит к этому беллетризованному жизнеописанию Алексея Толстого как к научному изданию («подзаголовок свидетельствует, что перед нами – научная монография»), что, конечно, излишне на фоне дальнейших констатаций, которые вполне красноречиво говорят об обратном; и далее критик оговаривает свой взгляд на творчество автора:

Если исследователь вошел в возраст зрелости уже после того, как писателя не стало, то, воссоздавая облик писателя, стиль его жизни, окружение и т. д., исследователь обращается к свидетельствам очевидцев. Ничего зазорного тут нет. При одном только условии: читателю следует дать ясное представление, откуда что взято. В. Петелин этого не делает, видимо, полагая, что если источников много, то неоговоренных заимствований не заметят. Заметили. Раскроем книгу и посмотрим, что получилось[118].

И далее без особенного труда Татьяна Никитична уличает писателя во всем том, чем грешили многочисленные исторические романисты и авторы беллетризованных биографий эпохи застоя, да и эпохи нынешней:

Вот так, страница за страницей, идет преспокойное переписывание чужого текста. Если перечисляются несколько человек – В. Петелин перечислит их в том же порядке, что и мемуаристка. Если она снабдит имена инициалами – будут у В. Петелина и инициалы. Не упомянуты инициалы – и В. Петелин не