Конечно, «лестным» для жертвы было бы предположить, что сам новый генсек, который не был далек от литературы, лично руководил отбором. «Андропов очень любил беседовать в немногие свободные часы с учеными, журналистами, литераторами, молодыми партийцами», – вспоминал его помощник И. Е. Синицин[95], сам писавший приключенческие романы (под псевдонимом Егор Иванов) и по этой причине вынужденный оставить столь лакомую должность. Но, во-первых, любые разговоры об интеллектуальности глав государств наподобие СССР являются прекраснодушной фантазией: эти люди были как минимум дилетантами, а много чаще – глубокими невеждами во всех областях, кроме борьбы за власть; во-вторых, главе государства в 1982 году было уж точно не до чтения исторических романов. Поэтому более реально предположение, что могло и не быть «кого-то» высокого в роли арбитра, а выбор делался руководством Союза писателей в своих клановых интересах.

Разгромные рецензии, опубликованные осенью 1983 года на страницах центральных газет и журналов, обращают на себя внимание рядом обстоятельств. Во-первых, преимущественно это были рецензии на книги, которые вышли не только что, а год назад или ранее; во-вторых, практически все критикуемые издания к тому времени уже получили лестные отзывы литературной критики, а некоторые из них и вовсе были переизданиями. И – опять же по принципу писатель в отдельности – почти всегда от конкретного сочинения перо литературной критики подступало к ревизии всего творчества жертвы кампании.

Появление заушательских рецензий было ново и одновременно зловеще. Все знали, что андроповское ведомство – КГБ – борется «невзирая на лица» с нарушениями социалистической законности во всех областях, да и вообще в жизнь трудящихся пришло много неожиданного и пугающего, вплоть до проверок в кинотеатрах и магазинах, где граждане «прогуливали» рабочее время, тем самым нанося ущерб стране. Так что появление статей в жанре публичной порки, притом не в отношении диссидентов или политических противников, а обычных писателей, зачастую широко известных, действительно произвело эффект бомбы. Ведь даже в литературной среде в то время не было понимания, что за этими громкими статьями налицо организованная кампания, а не очередное «набрасывание грязи на вентилятор» со стороны противоположного конкретному писателю лагеря. Поэтому, когда громили сторонника «русской партии», то это сразу считалось атакой «евреев-русофобов» со всеми многочисленными пересудами; если же громили писателя-еврея, то реакция была с точностью до наоборот, но также с большим резонансом в кругах еврейской и не только еврейской интеллигенции.

Отдельный и весьма болезненный вопрос – насколько сами авторы разгромных рецензий понимали суть этой кампании и то, что они не столько выступают от себя, сколько являются инструментом в чьих-то руках. Не имея документальных доказательств, нам достаточно трудно дать на него однозначный ответ. В эпоху идеологических кампаний 1940‐х годов автор-погромщик совершенно точно осознавал свою роль в механизме сталинского тоталитаризма, и уже с этим пониманием действовал – либо пробивая себе место в номенклатуре, либо сводя личные счеты, либо становясь погромщиком вынужденно, чтобы самому не оказаться жертвой. И хотя в андроповскую эпоху ставки были все-таки не столь высоки, сам факт заказа разгромной рецензии должен был заставить ее создателя как минимум задуматься. Ведь типичная для эпохи застоя рецензия на уже вышедшую из печати книгу содержала преимущественно рассуждения о «борьбе хорошего с лучшим», изредка с некоторыми негативными ремарками и словами о том, что «автор это явно исправит во втором издании своей книги», или подобными оправданиями и замечаниями. Поэтому и тон заушательства не мог быть выбран критиком без дозволения заказчика такой рецензии. Но определенно ясно одно: подобный социальный заказ свидетельствовал, что новое время избрало своих авторов для новой роли.

Хотя разгромные публикации были формально выдержаны именно в жанре литературной (а не идеологической) критики, практически для всех участников кампании, выступивших в качестве рецензентов, это был уникальный опыт: они получили возможность свободно высказаться. Ведь напиши они ранее подобный текст, даже не вполне, но хоть несколько обличительный по тону, ни одна газета и ни один журнал не напечатали бы такой пасквиль, и не потому, что это неправда (на самом деле, немало в этих рецензиях и чистой правды), а потому что этим был бы спровоцирован большой скандал в «дружной семье советских писателей», немыслимый для эпохи позднего Брежнева.

Конечно, и до, и после этой кампании у многих мастеров пера, наблюдавших «горизонты советской литературы», время от времени появлялось жгучее желание написать рецензию похлеще, особенно если говорить о критике такого легкого на вид жанра, как «беллетризованная биография», но это были только мысли, которые постепенно сходили на нет, не имея возможности вербализоваться. Причина очевидна: на написание такой рецензии никто не стал бы тратить свое время, понимая, что за каждой книгой стоят не только и не столько автор, сколько редакция, издательство, рецензенты…

Выступление журнала «Коммунист»

Одним из важнейших событий на идеологическом фронте стало программное выступление по интересующей нас теме в журнале «Коммунист». В его декабрьском номере за 1983 год была напечатана редакционная статья «Высокая ответственность критики», которая опять акцентировала внимание на решениях июньского пленума ЦК КПСС, а также лишний раз доказывала, что кампания в литературной критике должна быть развернута еще шире. Это понятно как минимум по тому, что для этой статьи был избран именно «Коммунист». Что это был за журнал, точно определил в своих мемуарах А. Е. Бовин:

«Коммунист» – журнал особый и особенный. «Теоретический и политический орган ЦК КПСС». Главный среди партийных, а значит, и всех остальных журналов. Как и всякий журнал, он дает читателям некую сумму информации. Но информации особой. Ставятся и обсуждаются проблемы, которые, с точки зрения ЦК и руководства журнала, являются решающими, узловыми, требующими повышенного внимания партийного актива. Причем дается правильная, единственно возможная интерпретация этой проблемы. Сверхзадача журнала – борьба с ревизионизмом, обеспечение «чистоты» марксизма-ленинизма, решительное пресечение самостийных попыток «углубить», «обновить», «модернизировать» марксистско-ленинское учение. «Коммунист» выступал как своего рода камертон для настройки всех идеологических инструментов в Советском Союзе[96].

Вкупе с тем, что это была не авторская, а именно редакционная статья, читателю преподносилась точка зрения ЦК на литературную критику – но в изложении журнала «Коммунист», отдел искусства и литературы которого считался одним из самых консервативных[97]. В то время он состоял из Н. Н. Сибирякова (заведующего) и Н. Е. Покровского (консультанта), но оба они были далеки от вопросов литературной критики, то есть