Много лет спустя, Дмитрий Наркисович, вспоминая свои два года в бурсе, ужасаясь этому далекому прошлому, негодуя на тех, кто стоял над юношами, писал:

«И долго еще не поймут люди, что есть тяжелые преступления, хотя и не пролито тут крови, что есть преступники, которым мало места в каторге, хотя они во всю свою жизнь не пролили, может быть, ни одной капли крови, не отрезали ни одной головы. И доживают эти люди тихо и спокойно свой век, доходят они до больших чинов и почестей, и отдают и будут еще долго отдавать им отцы и матери своих детей, тех детей, для которых они не пожалеют своей жизни, для которых сами живут, в которых все их богатство, счастье, будущность, которые для них все в здешней жизни».

Поездки в Висим стали для Мити редкой отрадой. Подсчитывая дни до каникул, он, по примеру других бурсаков, завел календарик, который назывался «деньки». В нем старательно зачеркивался каждый прожитой день и велся подсчет остающимся до того времени, когда бурсаки разъедутся по домам. Да, бурса для них была тюрьмой, и все они грезили поскорее оставить ее стены. И вот — каникулы.

На краткое время Митя вырывался из-под двойной тирании — учителей и верховодов-бурсаков.

Но эти наезды не приносили полной радости. Митя понимал, что он — «отрезанный ломоть», что Висим только временная пристань, а впереди у него теперь своя дальняя нелегкая дорога.

И все же надо пользоваться каждым днем жизни в родном Висиме.

4

Раздается осторожное постукивание деликатного Кости в окно. А Митя давно не спит. Да и мать, и отец уже на ногах.

— Опять на весь день? — интересуется Анна Семеновна.

— Может, и заночуем, — признается Митя.

Отец молча прислушивается к разговору.

— Я тут приготовила.

Митя видит на скамье холщовую сумку, набитую снедью. Мать не очень верит, что друзья смогут себя прокормить в лесу охотой.

— Много, — нерешительно говорит Митя, испытывая некоторую неловкость, что так часто отлучается из дома. Но ничего не может с собой поделать.

— Останется — принесете или с кем разделите. Иди, иди, — ласково добавляет Анна Семеновна. — Твой Костя, тебя ожидая, поди измаялся.

Свобода! Полная независимость от всех. Что может быть слаще? Жизнь бесконечно прекрасна, когда ничто не гнетет душу, не обременяет ее заботами, когда можно отдаться любому порыву, нет никаких препятствий для исполнения твоих желаний.

На улице Митю встречает Костя. Мальчики здороваются и молча шагают по улице, оставляя следы на росистой траве. К заводу тянутся рабочие, в конце поселка слышится мычание: пастух гонит стадо.

Лес встречает их прохладой и птичьими голосами. Они неторопливо идут ельником по сыроватой темной тропинке. В этот утренний час еще сумрачно и прохладно. Возле большого муравейника у опушки сворачивают и скоро выходят к неширокой речушке. Темная вода беззвучно пенится вокруг больших окатанных камней, образуя маленькие водовороты. Откуда-то сверху вдоль течения тянется лентой дымок, вероятнее всего от костра старателей, моющих золото. Доносится даже стук топора по дереву.

Хорошо! Как же хорошо в утренний час летней поры в лесу. Сейчас Митя ни о чем не вспоминает, полностью отдается счастью быть в такой близости к лесному миру.

Как-то под вечер, возвращаясь с двухдневной охоты в горах, Митя и Костя вышли на платиновый прииск. До Висима оставалось еще верст десять, да ноги мальчиков совершенно отказывали. Всеми делами этого прииска ведали два бывших студента Казанского университета, которых знали и в поселке, Николай Федорович и Александр Алексеевич. Они заметили притомившихся юных охотников с крыльца конторы и пригласили в дом. Скучая в глуши, предложили путникам не только отдохнуть, но и разделить с ними стол.

За чаем разговорились. Мите они оба понравились с первого взгляда: открытые лица, добрые глаза, ласковые в обращении. Молодых людей удивила начитанность рослого красивого мальчика-бурсака, сочетавшаяся с поразительным, с их точки зрения, невежеством.

— Боже, чем вам в бурсе голову забивают! — искренно возмущался Александр Алексеевич. — Да вы, кажется, порядочных книг и в руках не держали. Запомните: художественная литература не заменит истинных знаний. Она существует для развлечения праздных умов. Нужно приобретать истинные знания, следить за развитием естественных наук, общественной мысли. Как же можно в наше время не иметь понятия, скажем, об эволюции…

Он подвел Митю к полке, и у того глаза разбежались от книжного богатства. Имена авторов на корешках были ему незнакомы и ничего не говорили, но сами названия манили: «Фогт. Человек и его место в природе», «Лайель. Основы геологии», «Дарвин. Происхождение видов путем естественного отбора», «Шлейден. Ботанические беседы», «Молешот. Круговорот жизни». Стояли книги Циммермана, Бюхнера, Бокля, Прудона, Добролюбова, Писарева… И ни одного романа.

— Хотите? Можете взять домой, но с условием обязательного возврата.

Митя даже не надеялся на такое счастье. Он молчал, только завороженно смотрел на книжную полку.

— Для начала вот вам два томика Фогта о человеке и его месте в природе, — решил за Митю Александр Алексеевич. — И Дарвина возьмите. Все это вам весьма полезно будет прочитать. А то ведь вас только библейскими сказками о происхождении человека пичкают.

Дома Митя погрузился в чтение книжек, целиком его поглотивших. Словно повязка упала с его глаз. Перед ним «раскрывался совершенно новый мир, необъятный и неудержимо манивший к себе светом настоящего знания и настоящей науки», — написал впоследствии Мамин о том сильном потрясении, которое он испытал от знакомства с книгами знаменитых европейских ученых, открывавших новые горизонты в познании материального мира.

Редко теперь Косте удавалось вытащить товарища на охоту. Но коли Митя снаряжался в лес, Анна Семеновна, не ошибаясь, спрашивала:

— Опять к студентам?

Знакомство со студентами, разговоры с ними, были самым сильным впечатлением пятнадцатилетнего бурсака в это лето, оставившее глубокий след в его развитии.

Черным виделся ему день предстоящего отъезда в Екатеринбург.

Тянулся второй год пребывания в духовном училище. Казалось, что веренице однообразных дней, похожих один на другой, как полусгнившие доски забора, которым бурсаков отгородили от улиц, не будет конца.

Раннее утро. Слабый свет скупо проникает сквозь небольшое оконце. В комнате стоит тяжелый спертый воздух. Пробуждение нерадостное, день наступающий будет походить мельчайшими подробностями на вчерашний, позавчерашний, ничего не сулящий. Завтрашний день будет походить на сегодняшний. Опостылело все: стены спальни, классные, лица учителей, товарищей.

Висимские свободные дни, походы по горам с Костей, встречи со студентами, разговоры с ними кажутся