Вон куда их занесло от Соликамска — на Чусовую, в близкие Мите места. Как же хорошо описана Чусовая!

…Несет барку сильной водой, бегут крутые берега.

«Вон под горой лес показался, речка бежит, а там вдали деревушка под горой стоит, и серые поля с грядками видятся… Вон село какое-то с деревянной церковью, ишь какие крыши высокие, так вот и кажется, что дома друг на дружке лепятся. Вон опять поле, плетнем огороженное. Какой-то мужик в телеге едет… А вон налево лес горит, и тушить-то его некому. А вон мужики куда-то бревна везут. Вон в лодке мужик с бабой реку переезжает. И все плывет, идет, бежит куда-то…»

Обыкновенные слова. А как хорошо все видишь! Жалко бурлаков, когда они тянут бечевой барку. Солнце их жжет, в болоте ноги вязнут, потом дождь обрушивается на них. А они все идут, идут…

Вот и надорвались Пила и Сысойка… Оба умерли…

«Родился человек для горе-горькой жизни, весь век тащил на себе это горе, оно и сразило его. Вся жизнь его была в том, что он старался найти для себя что-то лучшее».

Закрыта последняя страница повести. В жизнь Мити вошло нечто новое — большое и тревожное. Вот как живут люди!

Он читал «Капитанскую дочку», и перед ним вставали, словно живые, все герои повести: бедный офицер Гринев, так незадачливо сталкивавшийся с Пугачевым и его ближайшими сподвижниками — беглыми, отчаянными людьми, изведавшими плети и носившими клейма разбойников, жестокими и беспощадными бунтарями, которых побаивался и сам атаман.

Мите вспомнилась «машинная», где совсем недавно приводились в исполнение приговоры над заводскими людьми и изловленными беглецами, вспомнилось еще, как в тихий Висим прибыла полусотня казаков и устроила самую настоящую обложную охоту на разбойника Савку. В конце концов Савку схватили, казаки торжественно провезли через поселок прикованного к телеге разбойника, а Савка, оглядывая толпу, кланялся во все стороны и все просил: «Братцы, простите…»

От разбойников мысли Мити перекинулись совсем к другому — к недавнему трагическому событию. Многие висимцы, потеряв заработок на заводе, двинулись ранней весной артелью на Чусовую, на сплав демидовского металла. В это время там всегда была большая нужда в людях.

Вешняя вода была после снежной зимы большой, бурной. До Висима дошли слухи, что некоторые барки разбились о каменные выступы на реке — «бойцы», многие потонули.

Слухи подтвердились. Однажды в полдень показалась печальная процессия: на двух телегах везли утонувших висимцев. Сразу пять многодетных семей потеряли кормильцев…

…Отец, заметив томик Пушкина в руках сына, одобрительно сказал:

— Читай, Митя, внимательно великих писателей. Они несут добрые мысли. — Он раскрыл книгу. — Слушай, что говорит Пушкин: «Молодой человек! если записки мои попадутся в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений». Запомни эту мысль!

Кроме книг, Митя особенно пристрастился к рыбной ловле, к лесным походам в неведомые раньше места, исходив все окрестности Висима. В этих скитаниях его наставником стал «ветхозаветный» дьячок Николай Матвеевич — страстный рыбак и охотник, прекрасный рассказчик, редкой доброты человек. Ему были известны всякие потайные лесные урочища, богатые птицей и зверьем, самые клёвные места на многих речках. Ночевки в балаганах у старателей или под открытым небом у костра приносили простые и незабываемые радости.

«Самое главное, что привлекало нас в нем, — было необыкновенное «чувство природы», — писал позже о своем спутнике Дмитрий Наркисович. — Такое чувство есть, и, к сожалению, им владеют очень немногие… По дороге старик всегда приводил в порядок буйную горную растительность, — тут сухарина (сухое дерево) пала и придавила молодую поросль, там снегом искривило, там скотина подломала. Надо помочь молодым расти, а то зря погибнут. У старика были тысячи знакомых молодых деревьев, которым он спас тем или иным образом жизнь. Он заходил навестить их, как своих воспитанников, и торжествующе любовался.

…Жизнь природы, в совокупности всех ее проявлений, в глазах Николая Матвеевича была проникнута неиссякаемой красотой. И любой камень, и каждая травка, и маленький горный ключик, и каждое дерево, — все красиво по-своему. Какими красивыми лишайниками точно обтянуты камни в горах! А мхи, папоротники, цветы — что может быть красивее?»

Приходили рождественские святки с заманчивыми посиделками, заполненными смехом и играми молодежи, представлениями ряженых, веселыми забавами на хрустком снегу.

Разве можно променять добровольно такую жизнь на бурсу? Родители мало стесняли сына, понимая, что это его последние, вольные месяцы.

На летние и зимние вакации из Екатеринбурга приезжал Никола с другом Тимофеичем. Брат заметно осунулся, синие тени залегли под глазами. Характер его изменился, даже с родителями Никола стал грубее и развязнее. На улице они с Тимофеичем держались наособицу, заносчиво, дерзко, не боялись кого-нибудь и задеть, чуть что — в драку. Бурсаки!

Неохотно Никола вступал в разговор с братом о бурсе. Больше отмалчивался или, непонятно щурясь, цедил сквозь зубы:

— Скоро сам узнаешь… Что я тебе буду рассказывать… Погоди чуток… Только смотри, когти остри…

Однажды, возвращаясь задами с речки, Митя наткнулся в дальнем углу усадьбы на Николу с Тимофеичем, увидел их и глазам не поверил. Приятели лежали, развалившись на траве, и курили.

Никола все же смутился, поспешно вдавил окурок в землю.

— Не вздумай дома болтать, — с угрозой сказал он. — Не ябедничай… Худо будет, знай. Ябедникам пощады не бывает… Все бурсаки подымить любят, нечего шары пялить.

Впервые старший брат так отчужденно заговорил с ним.

Как-то Митя стал невольным свидетелем тревожного разговора родителей.

— Очень сильно беспокоит меня Никола, — говорила мать с болью. — Каким-то равнодушным становится. Словно и дому родному не рад, никто ему не мил. Скрытничает. И лгать научился… Поймаешь его на неправде, а он даже не смущается…

— Да, да, — подтвердил отец. — Страшусь я за него.

«Нет письма от Коли, — записала спустя какое-то время в дневнике Анна Семеновна. — Чего я не передумала о нем, и жалею о нем, жалею его прошлое, что мы дурно его воспитывали. Неужели рассеянность и невнимательность в нем врожденные склонности или они развиты дурным воспитанием? Сколько у меня страха за настоящее, будущее наших детей. Будут ли они честными, трудолюбивыми, воздержными, полезными для других в чем-нибудь добром?»

3

Время между тем летело, кончалась двухгодичная отсрочка. С холодным отчаянием, скрываемым от всех, Ожидал Митя своего отъезда в Екатеринбург. «Неразлучный друг детства» Костя завидовал товарищу, что тот поедет учиться. А Митя охотно уступил бы ему свою долю поехать в Екатеринбург. Зачем ему, Мите, учиться?