Сомнению в глазах Золотусского подлежит и репрезентация в фильме русской идентичности:

Моцарт парит в поднебесье, а на земле шумит Масленица, гудит русский запой, танцуют медведи, скачут рысаки, качаются на веревках бублики, и Кустодиев мешается с Суриковым, Шишкин с Репиным, а Ярошенко с Перовым

(писатель намеренно перемешивает художников поздней империи). Александр III на Соборной площади принимает парад. В толпе его приближенных – реальный чиновник Александр Музыкантский, на момент съемок – префект Центрального административного округа Москвы. Золотусский задается вопросом:

Что это – преемственность власти? Апофеоз государственного кулака, крепко держащего Россию под уздцы? Воссоединение XX века с XIX-м? Или прямой ход от постсоветской пирамиды к самодержавию?131

Вместе с Золотусским многих обозревателей волновал вопрос: как фильм будет воспринят зрителями? Большая часть критиков полагала, что Михалков пытался продать устаревший патриотизм, процветавший в монархическом прошлом, и одновременно явно критиковал Запад. Каждый рецензент крупных художественных журналов выражал такого рода опасения, и все они переживали за «продукт Россия», предлагавшийся «Сибирским цирюльником» как русским, так и иностранцам. По иронии судьбы, фильм, вызвавший негативные отклики на Каннском кинофестивале, так в итоге и не нашел американского дистрибьютора.

Немногие критики разделили мнение Натальи Сиривли:

Комплекс национальной неполноценности, который может быть утолен лишь созерцанием величия Державы и повсеместного торжества русского духа, свойственен у нас слишком многим. Картина Михалкова, проливающая бальзам на воспаленные раны национального самолюбия, выполняет тем самым терапевтическую функцию. За что большое спасибо132.

Критиков также тревожил тот факт, что фильм стал рекордсменом бокс-офиса, собрав 2,6 миллиона долларов. «Цирюльник» оказался самым прибыльным российским фильмом за предшествующую постсоветскую историю и поставил рекорд посещаемости по всей стране (хотя и не окупил бюджета, что объяснялось экономическим кризисом, разразившимся к концу съемок).

Газеты и телепрограммы широко освещали реакцию зрителей, а такие журналы, как «Итоги» и «Искусство кино», посвятили фильму и его приему аудиторией целые номера. Хотя к откликам в прессе следует отнестись с осторожностью, они тем не менее дают представление о рецепции картины и подчеркивают ее значимость как события постсоветской жизни.

Многие зрители говорили о стремлении фильма создать понимание национальной идентичности и о том, что он действует как «бальзам для нации». Одна молодая женщина в опросе «Итогов» признавала, что фильм показал «русский дух» и на просмотре она «испытала патриотизм». Московский студент сказал репортеру, что Михалков «спекулирует на народных чувствах [касательно национальной идеи]» и что фильм послужил рекламой политической кампании. Группа студентов утверждала, что они «рыдали» на этом «чрезвычайно интересном фильме», «ошеломляющем историческом» произведении. Некий студент воскликнул после просмотра: «Горжусь, что я русский!» Пожилая женщина из Москвы заметила, что «Михалков потратил миллионы, в то время как в России голодают шахтеры», а другая поблагодарила за изображение русской доблести, добавив, что ей не хотелось уходить из зала после окончания фильма. Подобные отклики были зафиксированы по всей стране даже спустя месяцы после выхода в прокат133. «Это фильм патриота. Мы тоже патриоты, – сказала одна зрительница, выходя из кинотеатра. – Мне очень понравился этот фильм. Я видела много хорошего кино и почему-то никогда не чувствовала себя патриоткой. Стыдно признаться, но я не думаю, что люблю мою страну [прямо сейчас]. Но я почувствовала, как нужна ей наша любовь – и это благодаря Михалкову»134. В опросе, проведенном «Итогами», участвовали 420 человек; 95 процентов из них сказали, что фильм им понравился, так что журналисты окрестили его «любимцем народа»135.

В июле 1999 года режиссер Андрей Эшпай сказал на страницах «Искусства кино», что Михалков создал в России «нового зрителя» и добавил, что после издержек советской культуры и чернухи обществу нужны эмоциональные связи между режиссером и аудиторией, и этому может способствовать именно патриотическая мелодрама136. Даже спустя десять лет после выхода фильма на экран в интернете продолжали появляться отклики на него – на то, как он «открыл нашу загадочную русскую душу» и «загадочные русские традиции»137. Это как раз тот тип общественной реакции, который вызывал опасения критиков138.

Юрий Гладильщиков в беспрецедентном обзоре критических высказываний, опубликованном журналом «Итоги», увидел несколько интересных знаков, говорящих о будущем эпика Михалкова и реакций на него. Свой текст он озаглавил «Первый блокбастер Российской империи» и подчеркнул, что с «Сибирским цирюльником» в стране родился новый киножанр – «патриотическая мелодрама». Фильм, каким его увидел Гладильщиков, показал Россию, какой ее хочет видеть сам Михалков, своего рода новый «отец народа». Более того, этот «отец» выдвинул новый способ обсуждения национального кино, обращенного не к критикам, а к зрителям. «Цирюльник», в сущности, – это попытка объединить вокруг особых русских символов широкие массы людей, оставив в стороне интеллигенцию139. Михалков создает фильм, в котором зритель может увидеть прекрасную Россию, где любовь к женщине равна по значимости любви к царю. Это не столько «массовая культура для интеллектуалов», сколько «массовая культура для масс»140. По Гладильщикову, Михалков предложил способ осмысления постсоветского политического устройства, где лидер страны – глава не государства, но нации. Исходя из этого, Гладильщиков определяет идеологию, транслируемую фильмом, как «неоконсервативную» и «патриотическую», содержащую одновременно черты русофилии и русофобии141. Как показывает фильм, Россия не похожа на Запад. Бизнес, демократия и свобода в России не работают; вместо них Россией управляют загадочность, национальные особенности, православие и душа142. Наконец, Гладильщиков видит в «системе Михалкова» «классический авторитаризм», желание навязать «совершенно новое российское кино»… «михалковского голливудизма». Эта система навязывает публике однозначные эмоции и определенную идеологию, не давая «свободы понимания»143.

Через три дня после гала-презентации фильма в Кремлевском дворце на премьере в «Пушкинском» Михалков резко ответил на критику его «продукта Россия», назвав представителей прессы «собаками», и сказал, что после таких атак им ничего не остается, как обрушиться на новую российскую нацию144. Как заметил Гладильщиков, если бы Михалков стал президентом, «кинокритики стали бы первыми политическими эмигрантами и политзаключенными»145.

Независимо от того, справедлива или несправедлива оценка Гладильщиковым «Цирюльника», она чрезвычайно понятна, особенно для политических обозревателей. Патриотическая