— До утра нельзя подождать? — спросил Катков на всякий случай, хотя прекрасно знал, что вряд ли его станут будить из-за ерунды. Впрочем, бывает: год назад его подняли лишь потому, что посол в Алжире, гнуснейший, между прочим, тип, бывший профессор искусствоведения и трезвенник, напился до чертиков и в голом виде вылетел на улицу, пугая проходящих мусульман. А моряк (как называлось судно? «Ленин»? «Красин»? проклятая память! шеф гордился ею и постоянно тренировал на мелочах, вплоть до численности резидентуры в какой-нибудь занюханной республике Бурунди), выпрыгнувший за борт недалеко от статуи Свободы? Подумаете, перебежчик! Кому он, дурак, нужен? И что тут может поделать начальник разведки? Но ведь тоже подняли с постели тепленького, идиоты! — память у Каткова была злой.

Вообще неприятностей не хотелось, особенно с утра: шеф разведки был суеверен, знал, что если пришла беда, то открывай ворота. Убедился в этом на практике: если поутру приятный звонок из политбюро, то и весь день пройдет благостно, и жена ночью не устроит скандал. Иногда на нее находило, что супруг не разгребает завалы на работе, а ловит кайф у любовницы в спальне с желтым абажуром, этот цвет у супруги ассоциировался с падшими женщинами: злые, желтые, желудочные лица, желтые кошачьи глаза, желтые, как угасающая осень, платья и желтые зубы.

Если же спозаранок понос плюс какого-то разгильдяя арестовали за шпионаж, то жди еще пары провалов, вызова к самому председателю КГБ с неизбежным втыком. Жди известия, что сын Митя опять начудил, жди рапортов начальников отделов с компрометирующими донесениями друг на друга, «срочной» о том, что дворник в нашем посольстве в Новой Зеландии приревновал жену к советнику и огрел его кирпичом по голове, и прочей гадости. Особенно волновал непредсказуемый Митя, только что защитивший диссертацию о Мемлинге и других проклятых голландцах. Куда его устроить на работу? К себе нельзя: по указанию ЦК непотизм (так, кажется, называют продвижение родственников по службе? надо проверить по словарю, не забыть) жестоко карался, по части изящных искусств Митя трудиться не желал (а ведь возомнил себя Стасовым, убедил отца, что никогда не оставит муз, вынудил определить именно на этот идиотский факультет) и стал рваться в Генеральный штаб. Причем не куда-нибудь, а в разведку! Еще один Зорге нашелся, боже, хлопот-то сколько: и фамилию срочно менять, и получить санкцию от председателя, и поговорить с министром обороны…

Новость наверняка мерзкая, весь день пойдет насмарку. Черт побери, ведь коммунист, член ЦК, убежденный марксист-ленинец, а на самом деле словно малограмотная старуха…

— Что-нибудь плохое? — не выдержал он пугающей неизвестности и подумал, что совершил ошибку: не дай бог, дежурный развяжет язык на линии, не предназначенной для секретных бесед.

— Наоборот! — конспиративно и с желанием порадовать начальство отозвался дежурный.

— Высылайте машину! И поднимите Карцева! — распорядился шеф, положил трубку, тут же схватил эспандер и начал энергично его сжимать. Затем так же деловито выжался на полу, размял в упражнениях живот и пошел бриться.

Катков приказал шоферу затормозить, чуть не доехав до шестиэтажного здания, скромно, но гордо торчавшего из пышного леса (когда строили, хотели замаскировать, дабы скрыть от любопытных глаз с Кольцевой дороги, но вспомнили об американских спутниках-шпионах и плюнули). Зачем вообще было уезжать с Лубянки? Хотели большей конспирации, а получилось… словно обнаженный зад высунулся из пустынной местности… Энергично вдыхая грудью озон, Катков продефилировал по освещенной фонарями аллее. Он следил за своим здоровьем, не пропускал начальственную сауну, выписанную из Финляндии (туда в холодильник постоянно подбрасывали свежий «Туборг», к которому Катков пристрастился во время боевой вылазки в Копенгаген), посещал бассейн, в течение дня постоянно растягивал эспандер. Здоровья от этого не прибавлялось, но утешало сознание выполненного перед самим собою долга.

В приемной его уже ожидал заспанный, красный и опухший после вчерашней пьянки шеф американского отдела Николай Карцев, ожесточенно жевавший жвачку в надежде заглушить позорные ароматы перегара. Катков сухо, без улыбки пожал руку Карцеву, сразу же учуял запахи (просто невозможно было их не ухватить) и шмыгнул носом:

— Вчера пили?

— Выпили по рюмке с братом, он навестить меня из Ярославля приехал… — замялся Карцев.

В короткую фразу он ухитрился вложить целые эвересты лжи: во-первых, выпили не меньше, чем по полведра водки, да еще с разливным пивом, принесенным в бидоне. Во-вторых, не с братом, а с другом-профессором, причем не из Ярославля, а из московского университета, и напились не в приличном ресторане, а в сауне одного знаменитого спортивного общества, куда профессор приволок помыться студенток…

Грубая ложь, не маскируясь, ползла по раздутой морде начальника отдела, сияя всеми цветами похмельной радуги, Катков хмуро и без всякой радости еще раз взглянул на этот шедевр уже совсем ушедшей натуры, промолчал и привычно вошел в кабинет. За ним наблудившей тенью тянулся раздираемый совестью борец с главным противником. Озабоченный шифровальщик проскользнул вслед за ними, положил перед шефом сафьяновую папку с телеграммой и замер. Катков обладал способностью моментально вырывать из текста затаенную сущность.

— Руслановский телеграфирует личным шифром, сообщает о наличии информации чрезвычайной важности, которую он не рискует передать даже через шифровальщика, — сказал Катков, еще раз облив холодным презрением приходящего в себя Карцева. — Просит разрешить срочный вылет в Москву. Который теперь в США?

— Десять вечера. Наш «Аэрофлот» летит лишь через два дня, — Карцев обрадовался, что может хоть малой информацией реабилитировать себя.

— Дайте ему «молнию», чтобы вылетал завтра американской авиалинией, — и шеф отвернул свой суровый лик к другим бумагам.

Карцев с облегчением ретировался из кабинета, от постоянного сдерживания дыхания (клял себя, что не успел запастись хотя бы японскими пилюлями) он почувствовал такую муть под ложечкой, что чуть не согрешил прямо на персидский ковер. Шифровальщик забрал сафьяновую папку, прижал ее к груди, как самое дорогое дитя, и оставил шефа в гордом одиночестве. Катков посмотрел на лесные дали, за которыми уже поднимало свое бледное лицо медлительное солнце, на портреты Ленина и Дзержинского, сурово взиравшие со стен на продолжателя их великого дела — хозяина кабинета, вздохнул, зевнул, попробовал было поработать с любимым ручным эспандером (ни секунды без нагрузки!), но передумал, открыл дверь в соседнюю комнату отдыха, где стояли высокая деревянная кровать с периной, телевизор «Рубин» и карельской березы бар, энергично разделся и бухнулся в постель.

За окном уже щебетали птицы, и, засыпая, шеф подумал, что хитроумные американцы могут вмонтировать в птиц «жучки» и прослушать все кабинеты. Он даже удивился, что эта страшная мысль не лишила его сна.

Руслановский всегда выделялся своей интеллигентной внешностью в потоке товарищей