умение Кондратюка рассчитывать ветровые нагрузки на высоте нашло применение в разработке проекта Крымской ветровой электростанции на горе Ай-Петри: ветряки должна была нести на себе полая цилиндрическая башня высотой 165 метров. Чтобы тонкая башня могла выдержать давление самого сильного ветра, Кондратюк предложил пустить вдоль внутренней поверхности железобетонной оболочки туго натянутые стальные кабели, которые не дадут бетону растрескаться при изгибе. Строительство Крымской ВЭС было остановлено после смерти в 1937 году покровительствовавшего ему наркома Серго Орджоникидзе, но конструктивное решение ствола электростанции было использовано помощником Кондратюка Николаем Никитиным двадцать с лишним лет спустя.

Проект ветровой электростанции в Крыму. 1935

П.Л. Нерви. Проект «Монумента знамени» в Риме. 1932

Первый проект 500-метровой башни, которая должна была заменить 150-метровую Шаболовскую и обеспечить устойчивое телевизионное вещание в радиусе 120 километров от Москвы, был поручен киевскому проектному институту, специализирующемуся на стальных конструкциях. Никитин, приглашенный на экспертный совет для оценки проекта киевлян, нашел его чрезвычайно уродливым и попытался убедить заказчика, Министерство связи, в том, что башня из предварительно напряженного железобетона будет красивее, практичнее и экономичнее квадратной стальной мачты на многочисленных растяжках. Прецедент был – в 1956 году в Штутгарте была открыта бетонная телевизионная башня высотой 217 метров, и Никитину дали шанс представить свой проект, который в итоге был принят и реализован.

Пространство под опорами. Проект

Конструктор рассказывал, что форма башни с основанием в виде конуса явилась ему во сне в образе перевернутой лилии, но специалисту по бетону должен был быть известен проект его знаменитого итальянского коллеги, Пьера Луиджи Нерви. В 1932 году Нерви предложил на конкурс «Монумента знамени» в Риме 300-метровую стройную башню, вырастающую из конуса и завершающуюся металлической мачтой. Никитин увеличил высоту до требуемых параметров, обеспечил прочность железобетонного ствола с помощью напряженных кабелей и сделал фундамент еще более мелким, чем у Нерви, – высотное сооружение держится на бетонном кольце, заглубленном в землю всего на четыре метра. Скептики утверждали, что этого совершенно недостаточно и башню необходимо закрепить сваями, забитыми в землю на 40 метров, до материкового слоя, а не то она неминуемо повалится. Однако Никитин, разрабатывавший конструкции фундамента Дворца Советов, главного здания МГУ и других московских высоток, знал что делает. Башня успешно выдержала несколько ураганов, землетрясение и пожар, в 2000 году серьезно повредивший ее верхний уровень.

Вид от Троицкой церкви в Останкине. 1960-е годы

Изначально предусмотренные Никитиным четыре арки заменили на десять по совету приглашенного для консультаций автора Штутгартской телебашни Фрица Леонхардта. Расположение на стволе балконов, несущих передатчики, зонды и другую аппаратуру, определено техническими требованиями, но законченный облик придали башне архитекторы. Леонид Баталов и Дмитрий Бурдин нарисовали красивые параболические арки и встроили под конус остекленный цилиндр, где разместились, кроме технических служб, студии прямого эфира пяти тогдашних телепрограмм (для основных студий и редакций в 1964 – 1970-х годах построили здание Телецентра на другой стороне улицы Королёва). Верхнюю часть конуса архитекторы прорезали рядами круглых «иллюминаторов», усиливших сходство с ракетой. На уровне 325–360 метров башня расширяется: по сути, на ствол насажено 10-этажное круглое здание, вмещающее особо чувствительное оборудование, 3-этажный ресторан и смотровую площадку, добавленные к программе башни по образцу Штутгарта. Вращающийся ресторан «Седьмое небо» с элегантными корбюзианскими интерьерами сам по себе стал достопримечательностью Москвы, но после пожара был закрыт. Его вновь открыли в 2017 году, но с переделанными интерьерами. Можно и просто посетить смотровые площадки, самая высокая из которых находится на отметке 337 метров, и почувствовать близость космического корабля из фильма Андрея Тарковского «Солярис»: круглые коридоры, по которым блуждают Крис Кельвин, Снаут и Сарториус и где появляются их «гости», снимались на технических этажах телебашни.

14. Московское хореографическое училище (Московская академия хореографии) 1961–1967

АРХИТЕКТОРЫ В. ЛЕБЕДЕВ, А. ЛАРИН, С. КУЧАНОВ

ИНЖЕНЕРЫ А. МИХАЙЛОВ, А. АБРАМОВ

2-я ФРУНЗЕНСКАЯ ул., 5

ФРУНЗЕНСКАЯ

Эстетское здание, отсылающее к шедеврам Корбюзье, по сути своей – фабрика, перерабатывающая девочек в балерин

В приподнятом на ножках аскетичном здании с панорамными окнами принято (и приятно) видеть аллюзию на виллу Савой (Ле Корбюзье, 1930): мол, не лаптем щи хлебали, а находились в диалоге. Пусть с 40-летним запаздыванием, зато в 5-кратном увеличении. «Я знаю их, я их калькировал / Для бань, для стадиона в Кировске!» – узнавал один из студентов Архитектурного института флорентийские палаццо. Но разогнанные до размеров стадиона «пять принципов» Корбюзье (воплощением которых считается вилла) работают плохо. Какой тут свободный план, когда речь идет о нормировании жизни 600 школьниц. Скорее уж – монастырь Ля Туретт (тот же автор, 1960), собранный в каре и живущий по своим строгим законам («классический балет есть замок красоты»). Недаром при великолепной освещенности интерьеров училища в окна с улицы не заглянуть, а уж его внутренний двор – и вовсе «запретный город».

Ле Корбюзье. Вилла Савой. 1930

Ле Корбюзье. Монастырь Ля Туретт. 1960

Кроме того, здание прячется во дворах, как рядовая школа; вход в него не с улицы, а с дворового проезда; выступающие ризалиты лишь кажутся входными, а на самом деле скрывают за своими окнами-щелями раздевалки. В общем, припрятано училище как стратегический объект, да так оно и есть. После триумфальных гастролей Большого в Лондоне (1956) и в США (1959) оказалось, что в области балета мы впереди планеты всей. Поэтому его можно использовать и как идеологическое оружие, и как визитную карточку государства, и как главный экспортный вид искусства. Большой театр стал главным театром страны, Кремлёвский Дворец съездов [5] превратился в его филиал, а «Лебединое озеро» – в символ государственной скорби по случаю смерти очередного генсека.

Это значение сугубо элитарного, казалось бы, искусства позволило училищу раскинуться привольно (в сравнении с обычным ПТУ) и неэкономно: всего 3 этажа на участке в 3 гектара! Правда, место ему долго не могли подобрать: Софья Головкина, директор (таковым она будет почти полвека, возведя училище сначала в ранг института, а затем и академии), рыдала, но категорически отказывалась переезжать из центра. Министр культуры не выдержала, посадила ее вместе с архитектором в машину и привезла в квартал между сталинскими домами. «Шлепая по грязи заброшенной строительной площадки