выпуклый текст. Никаких петель, никакой ручки – непосвященный легко может подумать, что текст имеет декоративное назначение. Но это дверь – вход в святая святых острова, где царит Хагган. Обычно я стараюсь проскочить мимо двери как можно скорее. Хагган правит знаниями и смертью, поэтому ее священное место расположено в погребальной камере под Домом Знаний. Знания я люблю, а вот смерти мне уже предостаточно.

Во время той голодной зимы в нашем доме появилась серебряная дверь. Никто, кроме меня, ее не видел, а я никому о ней не рассказывала. Теперь мне известно, кто поджидал по другую сторону этой двери, с неутолимым голодом – еще более ужасным, чем тот, что рвал мне тело. Хагган. На двери была ручка в форме змеи с глазами из черного оникса, и эта змея с шипением являлась мне в моих голодных галлюцинациях. Дверь исчезла только тогда, когда Хагган получила то, что хотела.

Ей нужна была чужая жизнь. Она хотела забрать Аннер.

До сих пор я могу ощутить маленькое худенькое тельце Аннер у меня на руках. Под конец она почти совсем ничего не весила.

Я слышу тихий плач матери, вижу затылок отца, склоненный над маленьким гробиком, который он выстругал в сарае.

С тех пор я боюсь Хагган, и крипта – единственное место на острове, вызывающее у меня неприятные чувства.

Пока я сидела и читала старинные свитки, Яй каждый вечер сопровождала меня. Иногда я читала ей что-то вслух, она с интересом слушала и задавала вопросы.

Яй стала менее зажатой после той ночи на берегу, когда она рассказала мне о своей сестре. Она решалась заговорить сама, когда к ней не обращались – по крайней мере с теми, кого знала лучше всех: со мной, Эннике и Хео. Мы узнали крошечные частички ее предыдущей жизни. Ее маленьких братьев звали Сорьян, Доран и Векрет. После рождения Яй у матери было несколько выкидышей, и она уже начала опасаться, что не сможет подарить своему мужу сыновей. После рождения Векрета отец наконец-то остался доволен и навсегда покинул постель супруги. В ту ночь, когда он перебрался от нее, Яй и Унаи слышали, что их мать проплакала всю ночь. Когда утром они спросили ее, действительно ли она скучает по мужу, она улыбнулась сквозь слезы.

– Нет, я счастливее, чем когда-либо.

Мы узнали также, что Яй ненавидела период осенних заготовок, когда воздух в кухне пропитан запахом виноградного уксуса, и ей приходилось тонко нарезать овощи – корзину за корзиной. Зато ей нравилось толочь в ступке смеси приправ, которые готовила мать. В ее стране никогда не выпадал снег, и когда мы с Хео попытались объяснить ей, что такое снег, я впервые услышала, как она смеется. Смех у нее оказался неожиданно звонкий – учитывая, какой низкий у нее голос.

– Белое и холодное, падающее с неба? Забавные у тебя выдумки, Хео.

– Но ведь ты сама видела белую шляпу Белой Госпожи! – проговорила я и улыбнулась. Но Яй только покачала головой, и я поняла – в ее глазах белая шляпа может быть из цветов или белых камней.

Весенний день, который мне меньше всего нравится в Аббатстве, – это день, начинающийся с того, что сестра Котке встречает нас возле Услады тела с огромной ухмылкой на лице.

– Настало время весенней стирки, – говорит она и, похоже, наслаждается стонами неофиток.

После завтрака все неофитки и сестра Котке собираются во внутреннем дворе. Сестра Котке, Ранна и Идда выносят во двор большие тазы и разводят огонь в выложенной камнями яме возле колодца. Над огнем висит большой медный котел с водой.

– Вы знаете, что делать, – говорит сестра Котке, и мы бежим в Дом Неофиток и Дом Сестер, чтобы собрать все постельное белье, какое можем найти, срываем простыни с постелей и опустошаем шкафы. Потом возвращаемся во двор с охапками белья и расстилаем все на выметенной брусчатке. Сестра Котке, Идда и Ранна осматривают все белье и определяют, что годится как есть, что нужно залатать, что пойдет на тряпки. Они рассортировывают все в большие кучи, а мы тем временем присматриваем за котлом. Как только вода закипит, мы с Эннике несем котел к одному из тазов и осторожно выливаем в него кипящую воду, стараясь не обжечься сами. Сестра Котке выбирает подходящее количество белья и складывает в таз, отрезает кусок мыла, и потом кому-то из нас поручается перемешивать белье длинными палками, совершенно побелевшими за годы использования, в то время как другие достают воду из колодца, чтобы снова наполнить котел.

На мой взгляд, стирка – самое скучное занятие на свете. Обычно сестра Котке и ее неофитки справляются сами – со всем, кроме весенней стирки. Когда все наконец-то выкипячено, мы загружаем белье на тележку и тянем к морю, чтобы потереть о камни и наконец прополоскать в морской воде. Затем белье развешивается на солнце и морском ветре, а пока оно сохнет, мы обедаем и можем немного отдохнуть. Но когда все высохнет, мы садимся с иголкой и ниткой и принимаемся штопать и латать все, что порвалось и протерлось. И это, пожалуй, еще скучнее, чем сама стирка.

Мы с Яй сидели бок о бок на скамейке в тени Услады тела и нашивали заплатки на постиранные льняные простыни. Я подумала, что ей, возможно, полегчает, если поговорить о ее сестре, так что я собралась с духом.

– Расскажи об Унаи, – сказала я и откусила нитку. – Какой она была, твоя сестра?

На мгновение рука Яй остановилась в воздухе, но потом она снова воткнула иголку в ткань. Я выдохнула – сама не заметила, что задержала дыхание. По-прежнему боялась, что напугаю ее, пробудив тот ужас, который охватил ее в прошлый раз, когда Хео спросила об Унаи.

– Унаи была на два года старше меня. Как и все мужчины, мой отец хотел, чтобы первенцем был сын. От нас ему было одно разочарование.

Яй перевернула простыню у себя на коленях, чтобы продолжать шить.

– Унаи всегда была послушной дочерью. Она пыталась быть как раз такой девочкой кохо, как хотел мой отец: доброй, послушной, незаметной. Всем хотела угодить. Я старалась быть, как Унаи.

Она отложила шитье, уставилась в одну точку.

– Самым лучшим моментом дня становилось то время, когда мужчины еще не вернулись с рисовых полей. Закончив все домашние дела, мы садились на крыше, Унаи и я. Если мама успевала, то