Ничего себе, весело…

Ирма, протолкавшись вперед, повернулась и крикнула:

— Иди сюда!

Но Воронов не только не пошел никуда, но и ей крикнул громко, будто их разделяли десятки метров:

— Не надо там топтаться, милиция потом заругается.

— Не «милиция», а «полиция», — поправил с чувством превосходства стоящий рядом мужичок лет пятидесяти. — Не знаем, как у вас, а у…

— Ирма, идем, там бабушка одна. Мало ли что, — громко сказал Воронов, глядя прямо в глаза мужику.

И тот, кажется, смутился.

Домой возвращались не спеша, молча.

Уже поворачивая с главной деревенской улицы к дому, Воронов увидел выезжающий мотоцикл с коляской, которым управлял человек в форме.

— Участковый, что ли? — спросил он у Ирмы.

Та кивнула головой.

— Пошли домой скорее.

Нателла все так же сидела у стола, положив руки на него.

Увидев входящих Ирму и Воронова, не шевельнулась и, только, когда они подошли к столу, негромко спросила:

— Что там?

Ирма молчала, и Воронов сказал коротко:

— Трупы там, Нателла, трупы. Два трупа.

6

Воронов слегка подтолкнул Ирму к скамейке, на которой сидела бабка:

— Садись. Поговорить надо.

Сам сел напротив, чтобы видеть обеих.

— Нателла, а отчество как?

— Что? — спросила бабка.

— Отчество ваше как? Как к вам обращаться?

— Ишь ты, — вернулась она к прежнему тону. — Сколько тут жил, не спрашивал, а тут…

И посмотрела на Воронова, выжидая.

Потом сказала то ли сердито, то ли смущенно:

— Иосифовна. Да ты не бойся, не еврейка.

Воронов ответил все тем же ровным голосом:

— Во-первых, евреи, как нация, мне ничего плохого не сделали, следовательно, бояться мне их нет причин. Во-вторых, я иногда книги читаю и знаю, что люди верующие своим детям имена давали по совету попов, которые детей крестили. Посему Иосиф — это не столько от евреев, сколько от христиан. Но христиане меня тоже никак не обидели, поэтому и их я не боюсь. Что касается вашего отчества, Нателла Иосифовна, то мне так проще вести серьезные разговоры: по имени-отчеству и на «вы».

— Ну, воистину — служитель закона, — будто через силу выговорила старуха.

— И ваши отношения с законом меня в данный момент мало интересуют, — точно тем же ровным голосом отреагировал Воронов и, видя, что собеседница приготовила ответную реплику, уточнил: — Заинтересуют, если увижу какую-нибудь связь происходящего с вами лично. И, пожалуйста, не перебивайте. Время дорого.

Нателла явно не хотела молчать, но Воронов выставил вперед ладонь и сделал движение в ее сторону, вынуждая молчать.

Перевел взгляд на Ирму:

— Ты начнешь?

— Я-то чего? — изумилась та.

— Ирма, — спокойным голосом начал Воронов. — Мы с тобой только что вернулись от двора, где лежат два трупа. Это тела хорошо известных тебе людей. Более того, один из лежащих там за несколько минут — минут, Ирма!!! — за несколько минут до своей смерти сообщает тебе какую-то новость, сообщает, хотя для этого ему приходится задержаться. А он спешит, Ирма, очень спешит. И у меня, между прочим, не сложилось впечатления, что он был в состоянии испуга или даже легкой паники. Он не был напуган, но спешил. Он спешил, но бросил все, чтобы подойти к тебе и предупредить, — голос Воронова набрал силу, стал напористым. — Он предупреждал тебя, хотя я стоял рядом, Ирма, значит, он был уверен, что важная информация дойдет до тебя, а я ее не пойму!

Воронов замолчал, достал сигарету и начал не спеша прикуривать. При этом он демонстративно шарил взглядом по сторонам, оглядывая то избу, то забор, то голубое небо.

Потом глянул на часы, будто решая, достаточно ли времени на размышления было у Ирмы, и продолжил, но уже иным тоном, задушевным:

— Что хочешь, делай со мной, но я не могу представить себе, что это была какая-нибудь ерунда! Он тебе сообщил что-то очень важное.

Он снова замолчал. Сидел неподвижно, глубоко затягиваясь сигаретным дымом. Выдержав паузу, снова заговорил:

— Ты ведь испугалась, когда он тебе сказал об этом. Ты испугалась, но пыталась взять себя в руки.

Он неожиданно взял бутылку, налил половину стаканчика, протянул Ирме:

— Тебе нужно выпить!

Ирма, не говоря ни слова, выпила самогон, будто воду.

Нателла, напряженно слушавшая, пока Воронов говорил, спросила:

— Что ей сказал Овсянников?