– Хвала Юпитеру, нет! – буркнул Эмилий Лет. – Твоя мать, Ульпиана, хорошая женщина, но ты просто кусок дерьма. Да, если бы не ее горячая просьба…

– «Горячая» что, прости?

– Что?

– Ну, ты сказал про что-то горячее у моей матери…

– Слушай, щенок, я тебя могу здесь немедленно прирезать.

– А как же тогда моя мамаша? Она тебя перестанет поощрять.

Эмилий Лет встал из-за стола, подошел к Валерию Ульпиану и резким ударом в живот отправил его на пол. Префект бил подчиненного долго, пока не устал, и, почувствовав жажду, вернулся к столу выпить вина.

Молодой преторианец стонал, пытаясь подняться, растирая кровь по расквашенному лицу.

– Раз уж ты такое дерьмо, щенок, то давай хоть сослужи мне в одном важном деле.

– Каком деле? – еле выдавил Ульпиан.

– Я не буду тебя прятать от суда. Когда сюда придут по обвинению в изнасиловании, я сразу тебя выдам. Император должен знать, что я ему верен и соблюдаю порядки.

– Но как же так? Суд меня накажет, возможно, назначат казнь! – завопил Ульпиан.

– Заткнись, ублюдок! Будет суд справедливый, честный и приговор самый суровый, уж я постараюсь. Но еще я постараюсь настроить моих преторианцев. Твой случай не единичный. Почти с каждого преторианца есть за что спросить по всей строгости. Они выступят на твою защиту. Мы покажем, что в Риме мы единственная сила, мы решаем, что хорошо, а что плохо. Нас должны слушать все.

– И император?

– Конечно! Ведь мы же его провозгласили.

– Что мне теперь делать?

– Для начала останови кровь, а то ты заляпал мне весь пол. Далее. Из лагеря выходить тебе не надо, останешься здесь до появления судейских. Задумаешь бежать – тебе сразу смерть. Я не позволю такому ничтожеству, как ты, сорвать мои планы.

– Ну, в итоге после всего меня освободят?

– Конечно!

– Ты прости меня, префект, я говорил не подумав.

– И делал с женой всадника тоже не думая. Почему ты не любишь свою мать, Ульпиан, ведь она так заботится о тебе?

«Потому что ее любишь ты, – подумал преторианец. – И после смерти моего отца она никогда не вспомнила его добрым словом, она ушла с его похорон, чтобы спать с тобой».

Вслух Валерий Ульпиан ничего не сказал, пытаясь шейным платком остановить кровь из разбитого носа. Эмилий Лет отослал его прочь.

Он разделался с ужином, велел рабу разжечь побольше жаровен, так как становилось совсем холодно и в ожидании офицеров с ежедневными докладами лег подремать на кровать, стоявшую неподалеку от стола. Эмилий Лет стал думать о своей жене, дочери и сыне, живущих на Эсквилине, которых уже почти месяц он не навещал. Сын входил в ту пору молодости, когда надо бы его определить на службу трибуном-ангустиклавием в легион. Но куда? В восточные провинции к Песценнию Нигеру? Нет, там слишком много соблазнов восточной изнеженности, роскоши, лентяйства. Лет хотел, чтобы сын вырос суровым и целеустремленным. Лучше всего в паннонские легионы к Септимию Северу или на германскую границу. Дочь – его старший ребенок, была больной и хоть и шагнула за порог двадцати лет, у нее не имелось никаких шансов выйти замуж. Жена Эмилия Лета подозревала, что их дочь тайно посещает собрания христиан. Префект претория давно махнул на нее рукой и опасался только одного – лишь бы ее религиозное увлечение не испортило его карьеру, ведь христиан сейчас хоть и не преследовали, но не любили.

Эмилий Лет заснул, но спокойно проспать до утра у него не получилось. После полуночи в преторий пришли трибуны когорт. По лицам своих подчиненных префект понял, что разговор получится не из приятных. Кто из этих трибунов ему предан? Никто. Пожалуй, только Марк Квинтиллиан, но он несет службу во дворце. Лет пригласил трибунов разместиться на лавках напротив его стола. Пока они рассаживались, префект осторожно посмотрел, по-прежнему ли под подушкой лежит пугио, положенный туда еще при Коммоде, когда Лет стал серьезно опасаться за свою жизнь. Нащупав под подушкой сталь, Эмилий Лет немного успокоился.

Предвосхищая главный вопрос преторианских трибунов, он сам рассказал им о беседе с императором и о том, что с деньгами придется подождать.

– А сколько ждать? – проворчал трибун первой когорты. Возгласами возмущения его поддержали остальные трибуны.

– Император не уточнил. К тому же прошло только две недели от первой выплаты. Нам стоит подождать. Придут в казну налоги, потом еще и…

– Прости, префект! – поднялся трибун четвертой когорты. – Мы понимаем, что прошел малый срок. Но почему император Пертинакс сам не хочет сказать нам, когда ждать остальную сумму? Он мог бы написать нам послание, если его честь не позволяет лично прийти к своей верной гвардии и поговорить с ней. Однако он предпочитает общаться с нами через тебя, префект. Мы, конечно, тебе доверяем, но делаем вывод, что император пренебрегает нами.

– Да, август, кажется, забывает, кто дал ему этот титул! – воскликнул трибун первой когорты. – Не сенат, а мы, преторианцы! Только наша поддержка убедила сенат выбрать императором именно Пертинакса, а не кого-то другого.

– Я услышал вас, друзья мои! – ответил Эмилий Лет. – И обязательно передам императору ваши пожелания.

– А вот мне кажется, – выкрикнул трибун пятой когорты, – что выбор нашего префекта был продиктован личной выгодой, а не общественной! Я хочу сказать, Эмилий Лет, что ты попросил нас назвать императором Публия Гельвия Пертинакса, зная, что тебя он точно обласкает подарками и оставит префектом претория. А выплаты по 12 тысяч сестерциев это были просто красивые обещания!

– Ты говоришь так потому, что завидуешь, Флавий Гениал, – ответил Эмилий Лет, раздражаясь на наглость и непочтительность трибуна. – Я помню, ты был среди кандидатов в префекты претория, но Коммод выбрал меня.

– А когда ты узнал, что Коммод собирается наказать тебя за плохую службу, ты убил его! – бросил обвинение Прим и оглянулся на своих товарищей, ища у них поддержки.

Однако остальные трибуны насупились и молчали, подозрительно глядя то на трибуна пятой когорты, то на префекта претория.

Эмилий Лет вне себя от ярости подскочил к Флавию Гениалу и схватил его за фибулу плаща. Он понимал, что слова трибуна – не более чем наглое оскорбление, он не может знать, что Лет действительно принимал участие в заговоре.

– Как ты смеешь так говорить? – прорычал префект, перекошенным злостью лицом уставившись на Гениала. – Кто внушил тебе эту чудовищную ложь? Ты сам ее придумал?

– Мое предположение может быть и правдой! – парировал трибун. – Чем ты оправдаешься?

– А разве я должен оправдываться перед тобой, Гениал? Ты кто такой?

– Я преторианец и представляю интересы