Я сел на редкую траву, покрывавшую крышу, и посмотрел на бесконечную зелень, тут и там сюрреалистически разорванную строениями убежищ. Мне пришло в голову, что именно здесь, в тогдашней южной части Дакоты, Лора Инглз Уайлдер[40] провела бóльшую часть своего детства и именно здесь написала несколько своих романов о «Маленьком домике». Передо мной была не просто прерия, а сама прерия: источник, питавший американскую мечту о себе как о нации предприимчивых первопроходцев, поселенцев Дикой земли.

Я смотрел на страну, порожденную варварством и геноцидом, построенную на руинах завоеванной туземной цивилизации, и бункеры казались мне возвращением подавленного апокалипсиса.

Как будто сама земля извергла их благодаря иммунной реакции на какой-то древний антиген. Здесь было так тихо, что я слышал мягкое жужжание электричества в линиях электропередачи надо мной, хрупкое потрескивание и глухое гудение самой технологичной из цивилизаций. Я подумал об одержимости Америки своим фронтирным прошлым и апокалиптическим будущем и о том, как зловеще они слились, словно двухголовый теленок из «Музея пионеров». В конце концов, разве Вичино предлагал что-то иное, кроме как возвращение к старой доброй жизни времен Фронтира, новое начало вслед за концом, причем такое, при котором сохранилось бы как можно больше потребительской роскоши?

Я увидел на горизонте облако пыли, предвещавшее появление «лексуса» Вичино. Когда я подошел к контейнеру, молодая женщина в желтом коктейльном платье держала микрофон и произносила монолог на камеру, которую установила рядом с пустым сараем.

«Если придет конец, – нараспев произнесла она, – будешь ли ты к нему готов?»

Я бочком проскользнул к Вичино, который, кивнув вместо приветствия, спросил, на сколько, по шкале от одного до десяти, я бы оценил репортера с точки зрения сексуальной привлекательности. Я сказал ему, что не хотел бы оценивать, на что он пожал плечами и ответил, что на случай апокалиптического локдауна сойдет, всем своим видом давая понять, что при этом она ни в коем случае не в его вкусе.

Я гадал, не было ли это провокацией с его стороны, одной из его ходячих шуток. Представил себе, как он будет бахвалиться тем, что постоянно оскорблял этого левого европейского писателя тонкой натуры, прося его оценить привлекательность различных женщин.

Проезжая через прерии на восток, я размышлял о том, что если подумать о Вичино ну, может, и не как о спасителе, но как о человеке, который предлагает спасение? Раньше считалось, что Бог пощадит праведников, а нечестивые погибнут. Теперь все это отдано на откуп рынку. Если бы вы могли позволить себе такие расходы и если бы у вас хватило предусмотрительности войти в первый эшелон, у вас был бы шанс оказаться в числе спасенных. Это был бизнес: первые и последние, альфа и омега.

Когда я добрался до Хот-Спрингс, был уже вечер и солнце заливало западное небо золотым светом. Какое-то время я колесил по городу, пытаясь найти, где поесть, помимо «Пиццы-Хат». Мэйн-стрит была пустынной, если не считать одинокой фигуры молодого человека, стоявшего на пустой парковке у реки, через дорогу от элегантно ветшающего старого кинотеатра. Черный жилет и длинные светлые волосы до плеч, на голове – бейсболка, надетая задом наперед. Он был чрезвычайно бледен и немного полноват, глаза его были закрыты, ноги – в стойке силы и непокорства рокера хеви-метал. Он терзал невидимую гитару, проворно и уверенно двигая пальцами вверх и вниз по ладам, мотая головой в праведном согласии с музыкой, звучащей в его наушниках.

Я притормозил, проезжая мимо него, без стеснения глядя в окно на это преображенное самозабвением лицо. Было что-то одновременно пугающее и жизнеутверждающее в этом спектакле, который едва ли можно было даже назвать спектаклем, поскольку он ставился и игрался исключительно для личного удовольствия исполнителя. Я припарковался на стоянке чуть дальше по улице и некоторое время пытался осмыслить то, что только что увидел, вписать это в какие-то рамки смысла и значения. Я направился к парню пешком по противоположной стороне улицы и, когда он снова появился в поле зрения, увидел, что он оставил гитару и перешел на вокал.

Я привалился к витрине закрытого магазина списанного армейского снаряжения и некоторое время рассматривал уличного артиста. Он стоял, склонившись словно в молитве, над невидимым микрофоном, еле слышно и с потрясающей горячностью бормоча что-то под играющую только для него музыку, а затем предался импровизированному танцу – яростному ритмичному топоту, наводя на мысль о Румпельштильцхене[41]. В нем было настоящее насилие, настоящие хаос и ярость. Из-за угла вывернула машина и проехала мимо него, и ни один из ее пассажиров, мужчина и женщина средних лет, не обратили на парня никакого внимания. Возможно, они знали его, подумал я, и им были знакомы эти отчаянные проявления чистой энергии, дикой и бессвязной жизни. И если это так, размышлял я, то они, несомненно, давно перестали объяснять себе, что это могло означать или что должно символизировать.

4

Прибежище

Примерно через час после прибытия в Окленд я был уже практически в ступоре от усталости, так что все окружающее практически потеряло для меня значение. Я стоял рядом с искусствоведом по имени Энтони Бирт и смотрел в жерло вулкана. Он забрал меня из аэропорта и потащил прямиком на склон вулкана. Этот вулкан, Маунт-Иден, был довольно окультуренным памятником природы, вокруг которого раскинулся один из самых богатых пригородов Окленда.

Я немного запыхался от подъема и, только что приземлившись в Южном полушарии после дублинского ноября, сильно потел в разгоравшейся жаре раннего летнего утра.

Моя психика почти физически ощущала на себе воздействие смены часовых поясов. Должно быть, я выглядел немного потрепанным, потому что Энтони весело извинился за то, что выложил передо мной свою козырную карту с вулканом так рано.

– Наверное, я не должен был начинать так резко, приятель, – усмехнулся он. – Но я подумал, что было бы неплохо посмотреть перед завтраком на город.

Энтони было под сорок. Бритоголовый и с аккуратно подстриженной бородкой, он был болтлив, в его манерах сочетались свобода и вежливая застенчивость.

Вид на Окленд и окружающие его острова действительно был восхитительным – хотя, оглядываясь назад, я могу сказать, что он был не более восхитителен, чем любой из других видов, которыми я любовался в течение последующих десяти дней. В этом, как известно, и есть вся суть Новой Зеландии: если вам не нравится восхищаться видами, вам нечего делать в этой стране. Ехать туда – значит подписаться на то, что вас будет постоянно бросать влево,