Рекламная кампания Вичино строилась вокруг центральной идеи о том, что правительство знает о приближении катастрофы, но скрывает это, чтобы избежать массовой паники.

– Можете быть уверены, – настаивал он, – что те, кто контролируют мир, давно принимают меры, чтобы защитить себя, и скрывают от нас как эти меры, так и сам катаклизм.

У Вичино были довольно странные убеждения, которые дополняли его апокалиптическое видение. Он считал, что Земля имеет тенденцию резко смещаться относительно своей оси, что вызывает мощные землетрясения и цунами. Также он верил в существование блуждающей планеты размером с Юпитер, Нибуру, которая бродит где-то там, во Вселенной, не привязанная ни к какой конкретной «солнечной системе», и что сейчас она движется к Земле. «Правительство» знает, что столкновение неизбежно, и скрывает это от нас. Вичино считал, что все, что происходило в нашем мире, от Северной Кореи до брексита, было организовано с единственной целью – приблизить нас к тому моменту, когда миром будет управлять единое мировое правительство.

Не то чтобы он проповедовал их, эти свои идеи. Скорее, он просто выставлял их на всеобщее обозрение, зная, что апокалиптическая тревога – это, по сути, игра.

Если вам не нравился один ужасающий антиутопический сценарий, у него был другой, который, возможно, больше подходил вам.

Но заговоры – тайные знания, скрытые откровения – были ключевым компонентом его бизнес-модели. И я не был удивлен, когда в разговоре мне открылась древняя движущая сила основ мирового заговора. Другими словами, у него были какие-то странные, но до боли знакомые представления о евреях. Например, он искренне утверждал, что Демократическая партия – это еврейский институт. Он настаивал на том, что непропорционально большое число лидеров партии были евреями. Его историческая теория основывалась на том, что, поскольку в Америке не было достаточного количества евреев, чтобы обеспечить им избирательное большинство, необходимое для поддержания власти, они решили загнать в свой загон различные меньшинства, пообещав им разного рода подачки.

Я уточнил, верно ли, что Демократическая партия, по его мнению, была еврейским заговором с целью получения власти путем эксплуатации легковерных меньшинств.

«Послушай, – сказал он, вдруг насторожившись. – Я ни разу не антисемит. В свое время я перепробовал немало еврейских девиц. Ради бога, моя жена еврейка! Мой сын наполовину еврей. Так что я вовсе не антисемит, когда говорю, что они очень умные, эти евреи. Что бы там ни было у них с избранностью. Очень умные».

Он приложил большую мясистую руку к своей седеющей козлиной бородке и с важностью погладил ее. Я воспользовался моментом, чтобы запомнить образ этого человека. Массивное кольцо с золотым совереном. Бежевые шорты-карго. Коричневые кожаные слипоны. Бледные, на удивление тонкие лодыжки. Во всем этом было что-то мрачно-притягательное. И если мое описание похоже на карикатуру и даже откровенный гротеск, то только потому, что именно таким он демонстрировал мне себя.

Бесцельно проплутав еще где-то около получаса, насколько я понял, чтобы просто показать мне необъятность владений, Вичино остановил «лексус» у другого хранилища. Ветры прерии сдули часть верхнего слоя почвы и травы с вершины сооружения, обнажив битумное покрытие. Я распахнул дверь машины, чтобы выйти.

«Вопрос, который ты должен задать себе, – сказал Вичино, – на какой стороне ты хотел бы оказаться, когда все это рухнет, когда произойдет то, что должно произойти? Когда в Землю врежется астероид. Когда погаснет свет. Когда экономика окончательно развалится. Когда начнут падать бомбы. Когда моря затопят города. Когда вода сделается горькой. Когда накроет электромагнитное излучение. Когда по какой бы то ни было причине, каким бы то ни было образом вся эта система накроется медным тазом, а это непременно случится. Хотел бы я оказаться вовне и пытаться попасть внутрь? Потому что если я думаю, что смогу пройти мимо вооруженных охранников Vivos, размещенных по всему периметру владения, то удачи мне. Пока что я должен был быть там, за периметром, и вы знаете, кто должен был быть там со мной? Великое множество других людей и совсем немного еды. А из истории нам известно, что после двадцати одного дня без еды люди прибегают к каннибализму». Вичино поведал мне историю о партии Доннера[37]. В его рассказе это прозвучало для меня и как миф о генезисе, и как пророчество – история о стране, основанной на варварстве и дикости и обреченной пожирать саму себя.

«Там будут бродить банды, – вещал он. – Каннибалы в огромном числе. Изнасилования. Мародерство. Неимущие охотятся за имущими, за всем тем, что у них есть. И мой вопрос таков: хотел бы ты, чтобы твои дочери жили во всем этом?»

В то время у меня не было дочерей, но я чувствовал, что было бы мелочно с моей стороны указывать ему на это. Ведь он говорил сейчас даже не со мной. Как и те препперы-самодельщики, на которых, как он утверждал, у него не было времени, он говорил с воображаемым фантомом идеализированной мужественности – с человеком и о человеке, который обеспечивает, защищает и которого только распад государства, крах самой цивилизации может привести к его истинному апофеозу. Он говорил о человеке, для которого общество в целом на каком-то уровне всегда было скопищем мародерствующих людоедов, жаждущих добрых белых христианских тел его дочерей.

Апокалипсис был разоблачением того, как в реальности обстояли дела в этой жизни, в этой стране: того, что такое люди, что такое общество и каково место человека во всем этом. Апокалипсис, в конце концов, означает именно это: откровение, разоблачение истины.

Мне показалось, что тот сценарий, который обрисовал мне Вичино, – имущие задраивают люки перед неимущими, – отражал то, каким мир по своей сути и являлся, только в более ярких красках. И хотя я не был уверен во многом, в одном я был уверен точно – что в таком мире я не хочу быть имущим. Но я знал, что в этом есть двуличность: если устроение мира уже было таковым, то я, вероятно, в каком-то роде был из имущих. Как я мог быть уверен, что после катаклизма я не буду еще более безразличным к страданиям других, чем был до него? Каждый божий день в Дублине я буквально переступал через человеческие тела – бедняков, наркоманов, обездоленных. Я ругал правительство за то, что оно ничего не делало для этих людей, за то, что у него не было ни малейшего намерения бороться с системной несправедливостью, обрекавшей людей на страдания, но я сам, по существу, ничего не делал, чтобы помочь им, кроме