этой безбрежной долине, я нашел осколок зеркала. Я посмотрел в него, но не увидел своего отражения. Я протер стекло, убрал с него грязь, снова всмотрелся, и вдруг, на уровне глаз, прямо у себя за спиной увидел линию горизонта. Я видел землю и небо, но меня в нем не было. Это отражение моей пустой души, – ужаснулся я, выкинул его, и побрел дальше. Брести куда-то, чтобы не сгнить в этом аду, – а что мне еще оставалось делать? «А если я жив? – иногда посещала меня унылая мысль. – Вдруг я в коме? Где-то, в далеком потерянном мире, лежит мое тело, и его, подобно овощу, кормят через трубку». Если, конечно, мое тело действительно было, и мне не приснилось мое далекое прошлое. Но ведь я ясно помнил его. Я помнил мать и отца, помнил свою девушку. «И мне было бы гораздо проще, – рассуждал я, – придумать себе какое-то иное прошлое, более приятное, но я этого сделать не могу. Мне за него больно, а значит оно – было».

В аду – только и разговоров, что о прошлом. Без смысла, без любого, самого ничтожного смысла невозможно дышать! Как это оказалось важно! А у меня не было никакого смысла, кроме воспоминаний, которые к тому же обжигали душу… Я вдруг рассмеялся, вспомнив, что там, на земле, атеисты считают верующих слабаками, думая, что после смерти всех нас ждет небытие. Небытие, казалось мне, – это блажь, это почти рай, это Великое и Безболезненное Избавление Без Искупления. Попробовали бы они прожить тысячу лет посреди наполненной бредом пустоты, которая регулярно наваливалась жарким ужасом совести.

Над головой громко и гулко закуковала кукушка.

Том глянул в сторону монастыря. Там уже ползли по склону косые тени деревьев старого сада. Вечерело.

– Динь-динь-динь-динь-динь! – Вдали зазвенел к вечерне монастырский колокол.

Монгол, услышав звук, встал со своего пенька и вопросительно посмотрел на Михаила.

– Пошли, пошли! – тот призывно махнул ему рукой.

И они побрели к воротам монастыря.

– Райское место, – изрек Монгол.

– Райское, – послушник усмехнулся в бороду. – Кстати. Хотите увидеть рай?

– Смотря каким способом…

– Панки рая не боятся, – хохотнул Монгол.

– Тогда встречаемся сегодня в три часа ночи, у скамейки храма.

– У нас будильника нет.

– Я дам. Какая одежда есть, – наденьте: будет прохладно. Можно сумку взять, бутылку воды. Я поесть захвачу.

Рай

– Дзззззинь! – заплясал на тумбочке неистовый советский будильник. Том хлопнул по нему рукой, и тот затих. Том отвернулся к стенке, снова закрыл глаза. Всю ночь он вертелся на кровати, никак не мог заснуть, переваривая услышанное. И вот, как только сон коснулся его постели, – требовалось вставать и идти неведомо куда.

– Монгол, идем? – сквозь сон спросил он.

– Да ну его. – Монгол заворочался в постели.

«Ну и правильно. Скажем, что проспали. А может, даже он сам проспал», – шевельнулась спасительная мысль. Том натянул было одеяло, устроившись поудобнее, но вдруг увидел, как по стене туда-обратно пробежал луч света.

– Фонарик! Он уже ждет нас на улице! – Осознание этого факта сбросило Тома с кровати. Выглянув в окно, он увидел у храма мигающий пятачок света.

– Вставай, Монгол! Индеец на улице! – громко сказал он, стараясь сбросить с себя теплую вязкую пелену сна. – Пошли рай смотреть.

Монгол молчал. Том быстро оделся, сходу запрыгнул в штаны.

– Он нам светит. Идешь, нет? Ну и дрыхни.

Он уже был у двери, как Монгол пробурчал вслед:

– Стой, я сейчас. Не хочу тебя одного отпускать. Мы его три дня знаем. Может, он какой… Больной на голову. Всякие тут ходят. А этот… богомолец свалил, что ли?

Действительно, кровать Ярослава была аккуратно застелена. Видимо, еще накануне вечером он отправился дальше, в свой длинный и непростой путь.

Через минуту они вышли в зябкую мглу.

– Встали? Ну молодцы! – Миша призывно мигнул им фонариком.

– Не жарко, – поежился Монгол.

– Здесь в конце августа уже совсем осень. Держи фонарь, их всего два. Я пойду первым. Ну что, готовы?

Они прошли мимо сарая, уже знакомым путем обогнув склон старого сада, и стали забираться все выше, прямо в темную мглу ночного леса.

Тропа долго вела их вдоль глубокого яра, петляя между соснами, пока они не вышли на большую, окруженную лесом и покрытую высокой густой травой поляну. В свете луны она казалась серебряной от росы.

– Ты хоть скажи, куда идем? – Монгол шел последним, стараясь не выдавать тревоги.

– На Роман-Кош. Это самая высшая, заповедная точка Крымских гор. Чтобы увидеть рай, нам нужно успеть попасть туда до восхода солнца. К тому же доступ туда закрыт: под ним президентская дача. Поэтому пойдем тайной тропой… Сейчас немного полегче будет.

– Ты вчера свою историю не закончил, – то ли сказал, то ли спросил Том.

– На чем?.. Ах, да, свалка. – Михаил глянул вверх, туда, где под легким ветром едва шевелились черные верхушки деревьев. – Как-то в груде мусора я увидел человеческий череп. Он был очень древний и местами совсем черный, будто вымазанный в саже. Это был мой череп. Я узнал его по зубам, по своей пломбе. Это было очень странное ощущение: найти в этом хаосе одиночества такую родную, в буквальном смысле, вещь. Я не знал, что с ним делать. Он был мне дорог, но совсем истончился, истлел от времени. Я решил похоронить его. Вырыл руками в земле небольшую ямку и закопал его, соорудив над могилкой небольшой крест. Я смотрел на него, и вдруг почувствовал, что мой внутренний мир – он тоже в каком-то смысле вне меня, он не есть я до конца. Да, унылая свалка, заполонившая все вокруг, – это мое больное нутро, которое я в жизни не замечал. Но все-таки это было только мое собственное произведение. Это был ответ на вопрос моего больного «я», но не само «я». Вне этого «я» было все, включая мое истлевшее тело, но что оставалось внутри? Бог? Нет, Бога-то я не знал, и возможно поэтому мое «я» оказалось один на один со всем этим ужасом. Бог – это была единственная и последняя моя надежда. В конце концов, подумал я, – если Он есть, то все вокруг – не случайное нагромождение, всему этому есть какая-то осмысленная причина. Бог создал все, и поэтому должен, обязан быть разумен. А это значит, что я подобен ему. Некоторым образом мы близки друг другу, мы родственники по разуму! Если Он есть, то может все, в том числе и вытащить меня из этого бреда. Я упал на колени и закричал: «Господи, прости меня! Я обещаю