Шрифт:
Закладка:
Зато Рехи видел в полусне далекие горы, на вершинах которых лежал мягкий снег, видел зеленые деревья и ясные рассветы. Но потом картины растворялись, менялись, перебрасывая его в страшную реальность. Вместо снега клубился удушающий пепел, вместо листвы на помертвелых ветках болтались внутренности выпотрошенных скитальцев. И вместо рассветов пламенело алое зарево Разрушенной Цитадели.
– Ты никогда отсюда не выберешься. Никогда не выйдешь! Ты – приманка, – шептали прогорклые от копоти стены.
– Я Страж, а не приманка, – отвечал им Рехи, лежа на холодном камне алтаря. От голода он временами видел галлюцинации. И уже не знал, говорил ли все это время с Митрием или с самого начала видения накатывали на него как бред измученного разума. За долгие недели плена он уже не понимал, чему верить. Возможно, и мир его не существовал, и линий никаких не было. И Саат просто упивался властью…
«Слишком просто! – одергивал себя Рехи. – Просто… Просто. Сложно. Слишком сложно. Где я? Кто…»
Когда ему приносили чашу с кровью, голод отступал, переставал туманить изъеденный червями сомнений разум.
«Нет… все реальность. Линии – реальность. Так почему я не могу управлять ими?! – думал он, тяжело опираясь рукой о колонну, чтобы устоять на ногах, и сам отвечал на вопрос: – Потому что больше не верю в себя. Я объят сомнениями. Но если и раньше все было приманкой? Моя встреча с Лартом, битва в ущелье, управление линиями. Все приманка Саата. Для чего? Он что, и правда решил пожрать весь мир? Двенадцатый – это он? Может, в Цитадели сидит очередная его иллюзия? Он мне кого-то напоминает. Но кого? И чем?»
Саат все реже появлялся, но его маска маячила в снах и «путешествиях» над пустошью. Рехи летел далеко, сквозь облака, а потом падал. Его тянули к земле отвратительные щупальца чудовища. И он, ослепленный, устремлялся в пропасть.
– Лойэ! Лойэ! – хрипел Рехи, вытягивая руки. Он просыпался с бессильным стоном. И лишь затем возвращался к реальности, чтобы просидеть еще один пустой день в небытии. Сердце разрывалось от боли. Ему казалось, что теперь-то он точно навсегда потерял Лойэ. Чувство это усилилось, когда Митрий и Эльф совсем перестали приходить.
«Где я? Кто я? Зачем я? Зачем?» – спрашивал он горький удушливый воздух, неподвижно висящий под куполом.
– Жрать принесли, приманка, – посмеиваясь, возвестила телохранительница голосом Саата. Она уже давно не напоминала живого человека. Похоже, скоро ей предстояло закончить свои дни в клейкой слизи на стене.
– Саат… Саат, ты хоть понимаешь, что мир дохнет, как старый ящер? – пробормотал Рехи, нехотя принимая из ледяных рук мертвой стражницы кровавое питье. Голод брал свое. Чаша проясняла мысли на несколько жалких часов, в лучшем случае – на сутки.
– Я все понимаю, – пропел с неразгаданным предвкушением Саат.
– Ладно. Выпьем крови за твое нездоровье, полоумный урод.
Жрец ухмылялся чужими губами. Он торжествовал в терпеливом ожидании триумфа. Рехи содрогался, но не подавал виду, жадно дохлебывая кровь.
– Ты понимаешь, что не принесен в жертву только потому, что умеешь исцелять и твои фокусы нравятся народу? – прошипел Саат.
– Понимаю.
«Но я доберусь до тебя. Однажды доберусь! Вот только как?» – Рехи впадал в унылое оцепенение. Каждый визит жреца будил невероятный гнев. Иногда враг подходил настолько близко, что тренированное тело напружинивалось и требовало прыжка. Вгрызться бы в шею! Да никак. Рехи уже знал, что наткнется на обжигающую препону из черных линий. Он видел их, Саат шествовал как будто в синюшно-буром клубке из кишок всех, кого он пожрал.
– Беженцев в Бастионе вскоре станет достаточно, – неизменно ухмылялся он.
«Достаточно для чего?» – задумался Рехи. Тяжелое ожидание осуществления мрачного плана придавливало к плитам пола. После визитов верховного жреца Рехи часами сидел в оцепенении, давясь от накатывавших волн дрожи. Когда даже Митрий разводил руками, он свои и вовсе опустил. Как поверженный ящер, сложил лапы, лег трусливо вверх брюхом в надежде уцелеть. И просто ждал. Не ради себя, а ради веры в спасшихся Лойэ и Натта. Они вовремя убежали, вовремя сохранили собственный разум. Но пропащий отец не стал защитником маленького сына. Он торчал в Бастионе, бессильно пробуя взломать запечатанные черными линиями двери.
– Митрий! Ну, что же ты медлишь?
– Я думаю, Рехи, – неизменно отзывался Вестник Великого Добра. И так завершались короткие разговоры. Семаргл увиливал, не желая показать слабость. Сумеречный же отмалчивался так, словно знал путь к спасению, к разрушению культа, но опасался цены, которую пришлось бы заплатить. Рехи уже ничего не боялся, от долгих обещаний он дошел до яростного исступления.
Так прошел целый год. Год бесполезного ожидания. Год неизменного голода. Год, предвещавший конец мира.
Рехи отмечал дни зарубками на стене. И только так ориентировался в сменах красных сумерек. Ничего не менялось, и эта неизменность медленно убивала едва теплящийся рассудок. Он не верил в себя, не верил в силу линий. Он забыл о себе, о том, кем являлся. «Я уже умер? Нет? Я еще существую? Если перестану, то ничего не изменится. Ничего. Я насекомое, застывшее в смоле. Когда-то я был упрямым… Таким упрямым! Я просто шел вперед, не думая, как выгляжу, что делаю и есть ли у меня хоть какой-то шанс на победу. Я просто делал. Почему сейчас сомневаюсь?» – спрашивал он себя, пробуя нащупать черные или белые линии. Он видел их, видел отчетливо. Но уже боялся по-настоящему дотрагиваться, боялся что-то менять из-за открывшихся знаний. Неосторожное движение заставляло вспомнить о предостережениях Митрия и Эльфа: вторжение в сферу линий погубило мир.
«Но ведь я исцелил Ларта! Я и никто другой, не Саат, не Митрий. Только я и линии. Ларт! Ты должен быть живым! Ларт, почему тебя здесь нет? – спрашивал Рехи, устало царапая стены. – Только ты способен вернуть мне веру в себя».
Нанеся зарубку нового дня, он съеживался в дальнем углу. Сводил с ума хоровод теней, запечатленный в полустершихся фресках.
– Идемте, Страж! Вас ждут, – говорил Вкитор. И тогда начиналось новое мучение. Его выводили к толпе в путах черных линий, голодного и слабого. Ноги и руки тряслись, как у старика. В минуты покоя он еще пытался поддерживать форму, повторял движения из фехтования прошлых времен, которым научил Ларт. Но голод и скука подрывали силу воли.
«Это новое испытание такое. Голодом…
