заняла прочные позиции в партии (А. П. Кириленко, В. В. Щербицкий, К. У. Черненко, С. П. Трапезников), в союзном правительстве (В. Э. Дымшиц, И. Т. Новиков, Н. А. Тихонов, Н. А. Щелоков), в КГБ (С. К. Цвигун, Г. К. Цинев, В. В. Федорчук, А. Я. Рябенко) и в личном аппарате генсека, где первую скрипку стали играть Георгий Эммануилович Цуканов и Виктор Андреевич Голиков.

3. Истоки Косыгинской экономической реформы 1962–1965 годов

Как утверждают целый ряд историков и экономистов (Г. И. Ханин, В. Д. Белкин, Л. Н. Лазарева, В. Н. Лисовицкий, Н. А. Митрохин[1033]), растущие трудности советской экономики в последний период хрущевского правления заставили часть правящей элиты, прежде всего в правительственном звене, очень крепко «задуматься о существенной корректировке сложившегося за последние три десятилетия хозяйственного механизма в сторону его децентрализации и усиления роли товарно-денежных отношений», что по факту хотя бы частично привело «к сближению советской экономики с хозяйственным механизмом буржуазных стран». Хотя понятно, что «для менталитета тогдашних политических верхов, как и для всей советской идеологии, всегда жестко противопоставлявшей социализм капитализму и убеждавшей в очевидных преимуществах первого, подобное решение было очень нелегким и даже опасным, так как это размывало сами основы советской политической и идеологической системы». К тому же, как верно подметил тот же Г. И. Ханин, «такая позиция была далеко не бесспорна», так как «реальные отличия советского хозяйственного механизма и всех его институтов от западных рыночных были слишком велики, чтобы допустить успешное их перенесение на советскую экономику». Более того, существовал и реальный отрицательный опыт децентрализации как самой советской экономики, так и ряда других социалистических держав во второй половине 1950-х годов. Не убеждала в преимуществах расширения товарно-денежных отношений и уже привычная аргументация о достижениях советской экономики в период НЭПа, так как нэповская модель оказалась неспособной решить важные «задачи реконструктивного периода», и именно поэтому И. В. Сталин и его соратники взяли курс на строительство основ социализма в одной «отдельно взятой стране» через ускоренные темпы индустриализации, коллективизации и культурной революции. 　

Между тем, как считают ряд авторов (Л. Н. Лазарева[1034]), фактической базой для косыгинской реформы стала старая экономическая дискуссия, возникшая по инициативе самого И. В. Сталина в послевоенную эпоху, которая после его ухода из жизни возобновилась только в 1957 году. Именно тогда сформировалось два основных подхода к старой проблеме товарно-денежных отношений и роли пресловутого «закона стоимости» при социализме, которые выразились в давнишнем споре «планомерников» и «товарников». Несмотря на то что эти жаркие диспуты, как метко выразился В. Н. Лисовский[1035], носили весьма схоластический характер наподобие знаменитой баталии гулливеровских «остроконечников» и «тупоконечников», бескомпромиссно споривших о том, с какого конца разбивать вареное яйцо, за всеми этими абстракциями стояла вполне реальная проблема реформы существующей системы государственного социализма, построенного в довоенную эпоху.

«Планомерники», в рядах которых значились В. А. Соболь, Н. В. Хессин, И. С. Малышев и ряд других экономистов, развивали традиционный постулат о том, что само по себе социалистическое производство — это непосредственно общественное производство, поэтому в Советском Союзе товарно-денежные отношения являются лишь внешней формой советской экономики, которая по своей сути носит бестоварный характер. По их убеждению, социализм — это планомерно организованное общество, где товарно-денежные отношения существуют лишь потому, что построенный социализм, являясь первой фазой коммунистической формации, все еще сохраняет наследие буржуазной эпохи.

Их же маститые оппоненты из числа «товарников», в частности Я. А. Кронрод, Л. Н. Кассиров, В. Г. Венжер, И. Н. Буздалов, А. М. Емельянов и ряд других видных спецов, напротив, доказывали, что наличие товарно-денежных отношений при социализме никак нельзя отрицать, поскольку этот постулат противоречит самим реалиям хозяйственной практики. Поэтому необходимо признать значение «закона стоимости» при социализме как основного регулятора развития всего народного хозяйства страны и пользоваться этим инструментом для подъема эффективности работы всех предприятий. План же для самих предприятий должен строиться как реальное отражение рыночной конъюнктуры, что постепенно и неизбежно сформирует и новые подходы к проблеме повышения эффективности социалистического хозяйствования. Иными словами, новая система планирования работы всех предприятий должна быть нацелена на оптимальный поиск «правильных директивных показателей» и усиление роли рыночных рычагов во всей социалистической экономике. Именно эти идеи группы «товарников» подспудно и подготовили почву как для нового витка очередной экономической дискуссии, прошедшей в 1962–1964 годах, так и для реформы планирования народного хозяйства страны и управления им, реализация которой начнется в 1965 году.

Хорошо известно, что данную реформу в отечественной историографии по давно заведенной традиции называли «косыгинской», прямиком связывая ее с именем главы советского правительства Алексея Николаевича Косыгина. Однако в западной литературе[1036] ее в гораздо большей степени связывали с именем харьковского профессора Е. Г. Либермана, поэтому нередко называли либерманизацией или даже либерманизмом по аналогии, например, с тем же «тэтчеризмом». Сейчас же довольно часто ее называют реформой Косыгина — Либермана, априори вкладывая в само это название негативный (причем в ряде случаев и откровенно антисемитский) подтекст. Понятно, что различия в понимании «авторства» всей этой реформы отражают и противоречивую роль самого Е. Г. Либермана в ее подготовке и реализации. С одной стороны, как абсолютно справедливо пишет тот же В. Н. Лисовицкий, вроде бы никто не сомневается в том, что именно с публикации его статей началось открытое и широкое обсуждение идей новой экономической реформы. С другой же стороны, довольно часто во многих публикациях подчеркивается скромное влияние персоны Е. Г. Либермана и на советскую экономическую науку, и на социально-политические процессы в стране, что неизбежно порождало веские сомнения в самостоятельности сыгранной им роли. Более того, целый ряд авторов даже заявляют, что Е. Г. Либерман был своеобразной «ширмой» для апробирования «опасных» идей»[1037], которые, по мнению С. Г. Коваленко, он позаимствовал из «теоретических положений» известного польского политика и экономиста Оскара Ланге, изложенных в его книге «Теория воспроизводства и накопления», опубликованной в 1961 году[1038].

Как вспоминал хрущевский зять А. И. Аджубей[1039], во второй половине 1962 года новоявленный секретарь ЦК Петр Нилович Демичев показал ему письмо профессора Е. Г. Либермана, в котором он, обращаясь к Н. С. Хрущеву, «дерзостно» предложил ему «глубоко и серьезно взвесить суть экономических принципов, лежавших в основе нашей экономической доктрины, отбросить ее догматические установки… и обратиться к проверенным мировой практикой принципам материальной оценки результатов работы человека: хозрасчету, товарно-денежным отношениям, пониманию сути прибыли и ее роли в системе социалистического хозяйствования». После состоявшегося разговора П. Н.