Господин Левен усердно посещал господина де Веза в те дни, когда министр принимал у себя депутатов. В эту пору подвернулись две-три сделки, заключенные в результате телеграфных известий и давшие господину Левену случай блестяще послужить интересам министра.

– Наконец-то я сломил этот железный характер; я укротил его, – говорил господин де Вез, потирая руки. – Надо было только посметь: я не произвел его сына в лейтенанты – и он у моих ног.

Последствием этого глубокомысленного заключения явился легкий оттенок превосходства в обращении министра с господином Левеном, отнюдь не ускользнувший от последнего и доставивший ему истинное удовольствие. Господин де Вез не любил окружать себя умными людьми, и не без оснований, и потому ему ничего не было известно о том, какое удивление вызывала перемена, происшедшая с господином Левеном, у тонких дельцов, строящих свое благополучие при посредстве правительства. Господин Левен больше не приглашал к себе этих умных людей, обычно обедавших у него, но раз или два устроил для них обед в ресторане, на котором не было ни одной дамы. Между тем у него ежедневно обедало пять-шесть депутатов. Госпожа Левен не могла прийти в себя от изумления, слушая странные речи, с какими он к ним обращался:

– Обед, который я просил бы вас почтить своим присутствием всякий раз, когда вы не будете приглашены к министрам или к королю, стоил бы больше двадцати франков с персоны у лучшего ресторатора. Взять, к примеру, этот палтус…

Тут следовала история палтуса, объявлялась его цена (все это было им тут же придумано, так как он совсем не разбирался в подобных вещах).

– А между тем в прошлый понедельник этот самый палтус, – прибавлял господин Левен, – впрочем, говоря «этот самый», я выражаюсь неверно, потому что тот, что лежит на блюде, еще плавал тогда в водах Ла-Манша, – словом, палтус такого же веса и такой же свежести стоил бы по меньшей мере на десять франков меньше…

Разглагольствуя об этом, он избегал смотреть в глаза жене.

Господин Левен с большим искусством подогревал внимание своих депутатов. Почти всегда он делился с ними своими размышлениями вроде размышлений о палтусе, а если рассказывал анекдоты, то на темы об извозчиках, увозящих в полночь за город неосторожных седоков, которые, не зная улиц Парижа, рискуют возвращаться домой в столь поздний час.

Удивлению госпожи Левен не было пределов, но она не осмеливалась расспрашивать мужа. В ответ он только отшутился бы.

Господин Левен приберегал всю силу ума своих депутатов, чтобы они могли усвоить трудную для них мысль, на которую он наталкивал их самыми разнообразными способами или иногда преподносил им прямо:

– В единении сила. Если этот принцип правилен везде, то особенно в парламентской жизни. Исключением является только какой-нибудь Мирабо. Но кто у нас Мирабо? Не я, поскольку я в единственном числе. Мы будем представлять собою известную силу, если никто из нас не будет упорно цепляться за свою личную точку зрения. Нас двадцать человек друзей. Так вот! Каждый из нас должен придерживаться мнения большинства, то есть мнения одиннадцати.

Завтра внесут на обсуждение палаты одну статью закона; ну что ж, обсудим здесь, после обеда, эту статью. Что касается меня, мое единственное преимущество перед вами заключается лишь в том, что я уже сорок пять лет изучаю всякие парижские аферы. Я всегда готов поступиться своим мнением в пользу мнения большинства моих друзей, ибо в конце концов один ум хорошо, а два лучше.

Мы обсудим, какого мнения нам следует завтра придерживаться. Если нас будет, как я надеюсь, двадцать человек и если одиннадцать выскажутся «за», то абсолютно необходимо, чтобы девять остальных тоже высказались «за», хотя бы они были решительно «против». В этом весь секрет нашей силы. Если когда-нибудь нам удастся сплотить твердое большинство в тридцать голосов по всем вопросам, то министрам уже не удастся отказать нам ни в чем. Мы составим маленькую памятку, куда внесем все, что каждому из нас наиболее желательно получить для своей семьи; я говорю о пожеланиях осуществимых. Когда каждый из нас, пользуясь страхом, который мы внушаем министру, добьется от него одолжения, имеющего приблизительно одну и ту же цену, мы перейдем ко второму списку. Что скажете вы, милостивые государи, о таком плане законодательной кампании?

Господин Левен выбрал своих двадцать депутатов из числа тех, которые почти не имели друзей и связей, из числа людей, наиболее ошеломленных пребыванием в Париже, наиболее неповоротливых умом, и, чтобы разъяснить им эту теорию, приглашал их к себе обедать. Почти все они были южане: овернцы или уроженцы местностей, расположенных между Перпиньяном и Бордо. Единственным исключением был господин *** из Нанси, с которым познакомил господина Левена его сын.

Самой большой трудностью для господина Левена было не задеть их самолюбия; хотя он уступал им везде и во всем, ему это не всегда удавалось. В углах его губ таилась насмешливая улыбка, отпугивавшая этих людей: двое-трое из них решили, что он издевается над ними, и перестали посещать его обеды. Он не без успеха заменил их другими депутатами, имевшими трех сыновей и четырех дочерей и стремившимися получше пристроить своих сыновей и зятьев.

Приблизительно месяц спустя после открытия сессии и после двадцати обедов он решил, что его отряд уже достаточно вымуштрован и что можно повести его в бой.

Однажды после великолепного обеда он пригласил их в отдельную комнату и заставил по всем правилам проголосовать по маловажному вопросу, который должен был обсуждаться на другой день. Несмотря на все усилия, которые он приложил, правда действуя обиняками и чрезвычайно осторожно, чтобы растолковать своим депутатам в числе девятнадцати человек, о чем идет речь, двенадцать из них подали свой голос за самое нелепое разрешение вопроса. Господин Левен заранее обещал им, что выскажется в пользу большинства. При виде этой нелепости он отдал невольную дань человеческой слабости, попытавшись просветить это большинство объяснениями, которые заняли добрых полтора часа. Ему пришлось отступить с уроном для себя, и его депутаты указали ему на необходимость быть добросовестным. На следующий день, хотя это было его первое выступление в палате, он неустрашимо выступил на защиту явной глупости. Его пробрали почти во всех газетах, но его маленькая рать была ему бесконечно признательна.

Мы опускаем бесчисленные подробности, мы умалчиваем обо всех заботах, которых ему стоило сплотить эту паству верных родом из Периге, Оверни и т. п. Он не хотел, чтобы их у него отбили, и