– Что бы это ни было, не волнуйся, мама, мы поймем, – сказала Мэри-Кэт. – Правда, Джеки?

– Разумеется. – Джек ободряюще улыбнулся. – Давай, мама, рассказывай.

Я рассказала им про Бобби Нойро и про то, как он приехал в Дублин, когда я училась в Тринити-колледже.

– Тринити-колледж был и остается протестантским университетом, а Юниверсити-колледж был католическим, – объяснила я. – Разумеется, теперь это не имеет значения, но тогда, в преддверии так называемой дублинской смуты, это многое значило. Особенно для людей вроде Бобби Нойро, которые выросли с изначальной ненавистью к британцам и к тому, что многие ирландские республиканцы рассматривали как отторжение Северной Ирландии с ее протестантским населением. Католики, застрявшие по эту сторону границы, часто сталкивались с дурным обращением и всегда оказывались последними в очереди на новое жилье и новую работу. – Я помедлила, стараясь упростить эту долгую и очень болезненную историю. – Так или иначе, я отлично вписалась в университетскую жизнь и полюбила ее, тем более что Амброз преподавал античную литературу, а я изучала тот же предмет и, естественно, шла по его стопам. Но Бобби не одобрял этого. Думаю, Джек, я рассказывала о нем в своей истории о детстве в Западном Корке.

– Да. Он показался мне действительно странным парнишкой.

Я рассказала им о том, что произошло в Дублине.

– Всю жизнь я прожила в страхе перед тем, что он найдет меня или пришлет своих друзей из ИРА, чтобы покончить со мной. Понимаю, что это звучит нелепо, но я была в ужасе. – Я сглотнула. – В конце концов его заключили в тюрьму за поджог протестантского дома. Вот поэтому я покинула Ирландию и оказалась в Новой Зеландии.

Мэри-Кэт подошла и села рядом со мной на краю кровати, обняв меня.

– Наверное, ужасно было думать о том, что он преследовал тебя все эти годы? Но теперь все закончилось, мама. Он же больше не может причинить тебе вред, верно?

– Нет, не может. Но я узнала об этом только сегодня.

– Почему ты ничего не говорила раньше? – спросил Джек.

– Давай начистоту: даже если бы я и сказала, вам было бы интересно слушать? Разве дети когда-либо интересовались историями о прошлом их родителей? Мне было противно, когда Бобби рассказывал об ирландской революции и пел песни фениев. Мои родители никогда не говорили о своем прошлом из-за разлада в семье.

– Что за разлад? – тут же спросил Джек.

Но я уже слишком устала.

– Это долгая история, но, если вам интересно, я однажды расскажу ее. А завтра утром я собираюсь отправить вас обоих в Центр Майкла Коллинза в Катлвью. По крайней мере, вы узнаете о местном герое, который освободил Ирландию от британского ига.

Мэри-Кэт закатила глаза, и я улыбнулась.

– Вот видите? – сказала я. – Вам не интересно. Но поскольку он оказал большое влияние на мое воспитание и дальнейшую жизнь, вам придется потратить на это несколько драгоценных часов.

– Этот Майкл Коллинз был героем для Бобби Нойро?

– В сущности, Джек, как раз наоборот. А теперь давайте поедим, хорошо? Я проголодалась.

* * *

Когда я вернулась в номер, то увидела сообщение, мигавшее на экране телефона. Кэти спрашивала, как мои дела и как продвигаются поиски «моего друга». Я набрала ее номер, и она ответила после второго гудка.

– Ну? – спросила она.

– Расскажу при встрече, но хорошая новость состоит в том, что, хотя Бобби и не умер, он больше никогда не придет за мной.

– Тогда я рада за тебя, Мерри. Должно быть, большой груз упал с твоих плеч.

– Да, Кэти это правда. И хочу сказать, что я заглянула в церковь в Тимолиге и обошла семейные могилы. Потом хотела найти могилу отца О’Брайена, но ее не оказалось. Тебе известно, что с ним случилось?

– Да, Мерри. По правде говоря, я встречалась с ним сегодня днем.

– Что? Каким образом?

– Он живет в доме для престарелых в Клонакилти, где я работаю. Он никогда не изменял своему приходу в Тимолиге, хотя мне известно, что ему не раз предлагали повышение по службе. Так или иначе, он решил, что пустил слишком длинные корни в этих краях, и отошел от дел пять лет назад, когда ему стукнуло восемьдесят. Ты хотела бы встретиться с ним?

– Да, Кэти, конечно же! Он… он в здравом уме?

– Хочешь знать, не растерял ли он свои шарики? Он вполне нормален, но тело подводит его. Ревматический артрит, что неудивительно после сквозняков в его старом доме. Для следующего священника построили новый.

– Тогда я хочу встретиться с ним завтра утром.

– Отлично. Я сейчас вместе с Джоном и Шинейд занимаюсь выпечкой для семейного сборища в воскресенье.

– Пожалуйста, Кэти, нет надобности так стараться ради нас.

– Никаких проблем. В любом случае нам давно уже надо было собраться, и здесь много места, чтобы дети могли побегать на улице.

– Завтра обещают дождь.

– Да ладно, это будет теплый дождь.

– Кстати, я хотела спросить: можно пригласить Элен Нойро на нашу вечеринку? Она все-таки наша родственница, и…

– Отличная мысль, Мерри. А теперь пока, мне нужно проверить пирог.

Я подошла к окну, чтобы задернуть занавески, и услышала гневный рев моря снаружи. Дождь уже барабанил по подоконнику. В постели я постаралась отрешиться от всего, что узнала сегодня, но так устала, что сразу заснула.

47

Дом престарелых оказался светлым и просторным, хотя характерный больничный запах висел в воздухе. В приемной я спросила Кэти, и через минуту она с улыбкой обняла меня.

– Сейчас он в солярии, и, знаешь, я не сказала, кто будет его посетителем. Сказала только, что это большой сюрприз. Готова? – спросила она перед дверью.

– Готова.

Мы пробрались между стульями, занятыми пожилыми мужчинами и женщинами, которые беседовали друг с другом или играли в настольные игры. Кэти указала на человека, глядевшего в окно.

– Видишь, он сидит в кресле-каталке? Я отвезла его в угол, чтобы у вас было некоторое уединение.

Я разглядывала отца О’Брайена, пока шла к нему. Он всегда был симпатичным мужчиной, о чем моя мама часто шепталась с другими молодыми женщинами. Его густые темные волосы побелели и немного поредели, но большую часть ему удалось сохранить. Глубокие морщины, избороздившие его лицо, придавали дополнительную солидность.

– Отец, вот ваша посетительница, – сказала Кэти, пропустив меня вперед. – Возможно, вы ее помните.

По-прежнему ясные и блестящие глаза отца О’Брайена смерили меня взглядом. Безучастное выражение на его лице сменилось озадаченностью, потом изумлением.