– Что?

– Как она была расстроена, когда твоя мама не пришла на отцовские похороны. В конце концов, он был ее братом, сыном Нуалы и Кристи. Полагаю, поэтому нам никогда не разрешали и близко подходить к Кросс-Фарм.

– Родственники, не приходившие на похороны, причинили немало горя нашей семье, – вздохнула я.

– Послушай, Мерри, – сказала Элен. – Мне нужно идти, моя смена в аэропорту начинается в час дня, но не могла бы ты еще раз посетить меня? Я буду рада ответить на любые вопросы, которые возникнут.

– Это очень любезно с твоей стороны, Элен. И я благодарна за то, что ты была так откровенна со мной.

– О чем тут лгать? Ты всю жизнь боялась, что за тобой охотятся настоящие террористы. Да, тогда Бобби представлял угрозу для тебя, но если бы ты только знала, что через год его заперли в камере и он не выйдет на свободу до конца своих дней…

– Да, для меня это было бы огромным облегчением. – Я слабо улыбнулась.

– Я не знала, что он преследовал тебя, но я тебя прекрасно понимаю. После маминой смерти я переехала в Корк-Сити, – сказала она. – Я хотела начать с чистого листа. Ты знаешь, как это бывает, – добавила она, пока мы шли к выходу.

– Да уж. Значит, ты живешь одна?

– Да, и это меня вполне устраивает. У меня была привычка выбирать плохих парней, но сейчас у меня есть работа, подруги и независимость. Береги себя, Мерри, и звони, если что-то понадобится.

Она быстро, но крепко обняла меня.

– Хорошо и огромное спасибо, Элен.

Я на нетвердых ногах подошла к автомобилю и тяжело опустилась на водительское место.

«Бобби надежно упрятан за решетку и больше не может причинить тебе вреда, – сказала я себе. – Он не мог этого сделать все эти годы, и все его угрозы были лишь плодом его воображения…»

Я выехала с подъездной дорожки и свернула на первую аллею, которую увидела. Остановив автомобиль между двумя большими полями, я перелезла через изгородь и быстро пошла между пасущимися коровами. Низко нависавшие серые тучи грозили дождем, но я опустилась в траву и зарыдала.

«Все закончилось, Мерри, действительно закончилось… Он больше не причинит тебе вреда. Ты в полной безопасности…»

Мне понадобилось много времени, чтобы выплакать напряжение, которое я держала в себе долгих тридцать семь лет. Я думала обо всем, что потеряла из-за этого…

– И обрела, – прошептала я, думая о своих дорогих детях и любимом Джоке, который взял меня в свои надежные объятия и окружил защитой и любовью.

Я посмотрела на часы и увидела, что опаздываю на встречу с детьми.

– Дети! – буркнула я, возвращаясь к автомобилю. – Ради всего святого, Джеку уже тридцать два года!

Решив, что он уже большой мальчик и вполне может доставить сестру в гостиницу на такси, я позвонила ему и сказала, что у меня разыгралась мигрень, что не было ложью, поскольку у меня гудела голова, и медленно поехала обратно в Клонакилти. Когда я проезжала Бандон, то увидела поворот на Тимолиг и направилась туда, повинуясь интуитивному побуждению. Мне хотелось побывать там.

Я проехала по знакомым извилистым улочкам и остановилась рядом с церковью. Здание выглядело огромным для крошечного поселка, и было что-то трогательное в крошечной протестантской церкви немного ниже по склону и в руинах францисканского монастыря, частично ушедших под воду.

– Сколько страданий из-за разницы в обрядах поклонения одному Богу, – сказала я вслух. Потом я вошла в церковь, где молилась, куда приходила на мессу каждое воскресенье и где видела свою маму лежавшей в гробу.

Прогулявшись по центральному проходу, я автоматически преклонила колени перед алтарем и повернулась направо, где горело множество свечек, мигавших на сквозняке, задувавшем через старые окна. Каждый раз, возвращаясь из частной школы, я находила утешение в том, чтобы зажечь свечку в память о своей матери. Сегодня я поступила так же, потом опустила несколько центов в короб для пожертвований и зажгла другую свечку за Бобби.

«Бобби Нойро, я прощаю тебя за все, что мне пришлось претерпеть. Я сожалею о твоем непрерывном страдании».

Потом я зажгла свечу в память о Джоке. Он был урожденным протестантом и происходил из семьи шотландских пресвитериан. Мы поженились в церкви Доброго Пастыря возле озера Текапо, у подножия величественной горы Текапо. Церковь была внеконфессиональной и принимала людей любого вероисповедания. Тогда я едва могла поверить в существование подобных вещей, но это делало наше бракосочетание еще восхитительнее. Мы пригласили небольшую группу друзей, добрых и приветливых членов семьи Джока, и церемония была простой, но прекрасной. Потом мы устроили вечеринку на веранде отеля «Эрмитаж», где впервые встрети лись.

Я села на одну из церковных скамей и склонила голову в молитве.

– Боже милосердный, дай мне сил больше не жить в страхе и быть честной со своими детьми…

Потом я вышла на церковное кладбище, где были похоронены поколения семьи, которую я считала своей. Я подошла к могиле матери и опустилась на колени. В вазе стоял букетик полевых цветов, принесенный кем-то из моих сестер или братьев. Надгробный камень на соседней отцовской могиле был не таким выцветшим.

– Мамочка, – прошептала я. – Я знаю все, что ты сделала для меня и как сильно ты любила меня, хотя я не была твоей кровной родней. Я тоскую по тебе.

Проходя между могилами, я увидела надгробие Ханны и ее мужа Райана, а потом и Нуалы. Моя бабушка была похоронена рядом с Кристи и остальными членами нашего клана, а не со своим любимым Финном в Клогахе. Я вознесла молитву, надеясь на то, что все они упокоились с миром.

Блуждая вокруг, я надеялась найти могилу отца О’Брайена, но не смогла найти ее. В конце концов я поехала домой, ощущая себя странно опустошенной и свободной от мыслей. Может быть, после признания душевной травмы со всеми ее физическими и психическими последствиями я наконец начала выздоравливать?

– Больше никаких секретов, Мерри, – пробормотала я, когда подъехала к отелю, припарковала автомобиль и вошла внутрь. Записка в моей ячейке извещала о том, что дети уже вернулись из Корка. Я поднялась в свой номер и налила себе виски. Настало время выпить. Я позвала к себе Джека и Мэри-Кэт и заперла дверь.

– В чем дело, мама? – осведомился Джек, когда я предложила им сесть. – Ты выглядищь крайне серьезной.

– Да, я чувствую