говорю. На самом деле подбирать слова мне было совсем не просто: не был профессионалом в анализе и даже социальной адаптацией пациентов никогда не занимался в ординатуре. Но чувствовал, помочь Эндрю сейчас — это мой долг, поскольку он в отличие от меня был все же недееспособен и не мог адекватно оценивать кошмарную реальность.

— А давай ты споешь что-нибудь? — улыбнувшись, предложил, вспоминая, как простое внимание к его скромному, но, безусловно, талантливому выступлению, подарило ему немало положительных эмоций. — Мне очень понравилось, как ты поешь под гитару: сразу чувствуется, что у тебя и слух музыкальный есть, и голос, и чувство ритма. Помнишь, как ты сыграл нам прекрасно на гитаре в отделении?

— Помню, — тихо отозвался Эндрю и остановился, — после этого старший смены ночью привел ко мне трех санитаров и приказал им избить меня. А потом сказал, что в следующий раз лично переломает мне все пальцы и зашьет рот суровыми нитками.

У меня опустились руки от услышанного. Попал в такую ситуацию, когда всех моих навыков утешения и коммуникабельности оказалось недостаточно для того, чтобы подобрать нужные слова, которые не звучали бы отстраненно и холодно. Мне казалось, никакие слова не смогут поддержать этого несчастного человека после всего, что ему довелось пережить. Тоже был одним из сотен подопытных клиники, тоже испытал на себе всевозможные издевательства, побои и насмешки, но в действительности то, через что прошел, не было и десятой долей тех мучений, что выносил здесь этот конкретный пациент и все остальные. Мне было предельно ясно, почему он не верит даже в небольшой шанс спасения: довольно сложно перестроить свое мышление, когда единственным, что ты испытывал в течение последних нескольких лет, были только страдания и безысходность. Возможно, он уже и не помнил другой жизни, подобно узникам концлагерей, которые выходили из заключения и не знали, как жить в дальнейшем и как устроиться в обществе.

— Понимаю, что ты чувствуешь, — так и не найдя, что сказать, ответил и посмотрел в темную даль, — спой для меня, если можешь. Тебе станет легче.

Эндрю первый медленно пошел вперед, двинулся за ним. Пройдя несколько метров, он тихо проговорил горестным голосом:

— Не понимаешь. Ты просто слишком жив.

Он говорил совсем негромко, но пустые туннели канализации усиливали любые звуки в десятки раз, разнося его голос по всей системе запутанных подземных ходов. И эти слова… Эти горькие, полные боли и отчаяния слова можно было смело назвать девизом всех несчастных пациентов лечебницы, которые уже и не видели смысла в своем существовании.

Догнав Эндрю, мягко сказал:

— Мы должны держаться.

— Нет, — покачал головой он, — это место наполнено нашими слезами и мольбами. Пусть оно таким и останется.

Не стал больше ничего просить у него: неправильно было требовать от этого депрессивного человека того, что он не мог мне дать. Из камня воды не выжмешь. Некоторое время мы шли, ничего не говоря друг другу: мне было сложно представить, какими мыслями был занят разум моего спутника, но сам старался всеми силами отгонять от себя тревожные раздумья. С каждым новым поворотом все сильнее убеждался в том, что сеть сточных каналов, построенных под клиникой, была невероятно протяженной. Вопреки моим ожиданиям, слив вод обнаружить никак не удавалось — мы только уходили глубже.

В какой-то момент задумался и перестал следить за Эндрю, а когда опомнился, рядом его не обнаружилось. Мое сердце словно сжалось от ужаса: принялся звать Эндрю и спешно ринулся назад, холодея от страха и надеясь, что он не успел сильно отстать. Потерявшийся пациент обнаружился за первым же поворотом, оставленным позади: он тихо сидел на мокром куске картона и держал перед своим носом зажженную спичку, завороженно и затаив дыхание наблюдая за движением маленького пламени. От одного вида огня мне стало не по себе: похоже, после того, что устроил священник, приобрел стойкую фобию, но в тот момент все же думал не о себе. Мысленно обругав себя за невнимательность и халатность, подбежал к нему, быстро задув огонь. Эндрю резко обернулся ко мне, метнув в мою сторону безумный взгляд, что явно можно было считать плохим предвестием.

— Что ты делаешь? — воскликнул, смотря на него сверху вниз. — Ты хоть знаешь, как перепугался, когда не увидел тебя рядом? А если бы тебя не нашел? Если бы забрался в такое место, откуда не смог бы вернуться за тобой назад?

Осознав, что действительно переживал за него, Эндрю смягчился и виновато опустил голову. Заметил зажатый в его руке спичечный коробок, который вообще невесть откуда мог взяться в канализации. Должно быть, Эндрю подобрал его еще где-то в медицинском блоке.

— Что у тебя в руке? — спросил и забрал у него спички, хотя он и