он уже и партийный[2]…

Как мне было известно, из своих бывших врагов Слащёв больше всех уважал Нестора Ивановича Махно и больше всех презирал «чубатых шароварников» любых подвидов.

— … Разве, не гнида?

— Гнида, да ещё и какая — «жовто-блакыдная». Хахаха!

— Хахаха!

Одно мне ни черта непонятно:

— Военспецов, прослуживших в РККА с 1918 года — увольняют одного за другим, по малейшему поводу и без оного. А этого, с такой «биографией» — назначают на довольно высокую и главное — ответственную должность… Ведь, он в Военной академии учит будущих командиров Красной Армии высшего(!) звена! Учит их тактике и преподаёт им историю Гражданской войны — что тоже немаловажно. Почему?

Пожимает плечами, как о чём-то — само-собой разумеющимся:

— Должно быть, он чей-то протеже. Такое сплошь и рядом было в Императорской армии, видать перешло и на «пролетарскую».

Понятно, чей он «протеже» — бездарно-гениального блядуна Михаила Тухачевского.

И понятно, чего Какурин и ему подобные перевёртыши — «напреподавали» красным командирам, что немцы их сцанными тряпками — аж до самой Волги-Матушки гнали.

Хорошо, ещё — не до Урала!

Долго ли, коротко — приходит телеграмма-молния:

«Стрелка забита зпт срочно приезжай Тамбов тчк Ипполит тчк».

Схватил в руки дежурный саквояжник, поцеловал на дорожку свою Королеву и в тот же вечер выехал на поезде в Тамбов.

* * *

Приехал через сутки в этот довольно скучно-грязно-деревянно-провинциальный городишко, хоть и центр губернии. Да, в принципе в «потерянной» России — почитай все города такие, не исключая и Москвы — производящей впечатление большой деревни с «белокаменным» Кремлём и куском Европы посередине.

Встретился со своим порученцем на до сих пор ушатаном разрухой железнодорожном вокзале и, перекусив да передохнув с дороги, после полудня отправились вместе с ним на нанятом извозчике куда-то на окраину. Там, на отшибе стоял обнесённый высоким забором шикарнейший «терем» — рубленный из цельных «в обхват» брёвен, под железной, крашенной в зелёное крышей…

Подле него и остановились:

— Тттпппру, шалая! Приехали, граждане — добро пожаловать на «корабль»: заходи — не бойся, выходи — не плачь.

«Корабль», это как мне ведомо — община скопцов, «кормчий» — её глава, а «богородица» — хозяйка.

Кулаки зачесались дать извозчику в ехидное рыло, но пока решался-раздумывал — тот получив расчёт, насмешливо-понимающе подмигнул и был таков. Ладно, обратно добираться — найдём на чём… Лишь бы выбраться и желательно в целосности.

— Подержите мой портфель, Ипполит Степанович.

Стучаться-входить в свежеокрашенные ворота особо не тороплюсь.

Наконец, тщательно изучив в карманное зеркальце свою «закамуфлированную» морду — нет ли изъяна и, поправив накладные усики, даю «предполётный инструктаж»:

— Внутрь дома ни в коем случае не заходите — как бы Вас не приглашали, Ипполит Степанович и что бы ни обещали! Ждите меня во дворе…

— Понял, — внимательно слушает, непроизвольно потянувшись руками к району «самого заветного», — ни за что не войду!

Смотрю через забор на резные наличники:

— Из коего окна услышите мой голос — подберитесь к нему поближе.

Склоняет голову, слегка повернувшись ухом и вполголоса:

— Зачем?

— Если мой разговор с этими «безъяйцевыми» станет не совсем конструктивным…

Сожалея, что вовремя не озаботился о железных трусах на замке — наподобие тех, в коих главный герой американской комедии «Голый пистолет-2» — мылся в тюремной бане, смело роняя мыло, я кое-какие меры предосторожности всё же предпринял. Забрав новенький портфель, протянул Ипполиту Степановичу саквояжник с щётками и раскрыв его, показал содержимое:

— … Здесь ручная бомба Рдултовского. Ещё старая, с «квадратным» корпусом — но фантастически убойная вещь! Умеете пользоваться? Вроде ж, служили?

Долго рассказывать — откуда она у меня, скажем так — досталась совершенно случайно и почти даром.

Испуганно отпрянул:

— Да, я… Нет, не умею! Я ж говорил — я в кавалерии служил, в гусарах… Да и то — при штабе гусарского полка писарем!

Смотрю в его бесстыжие глаза:

— Понятно… «Гусар», одним словом!

Раскрыв, наскоро объясняю:

— Вообще-то, довольно геморрное занятие привести её в боевую готовность — особенно если весь «на измене», как сейчас… Я бы изобретателю этого дерьма — самолично яйца вырвал! Но здесь уже всё готово: отжимаете рычал, сдвигаете кольцо и… Бросаете в окно!

Тот, в нешуточном шоке:

— Зачем? Там же — Вы⁈

Положа руку на «предмет» моей особой гордости, я, даже как-то заискивающе:

— Мне, без них всё одно — жизнь не мила!

Озадачено, чешет «репу»:

— А как я узнаю, что разговор стал «не совсем конструктивным»?

Срываюсь с резьбы:

— По моему визгу! Вас что, Гусар? Только вчера от мамкиной сиськи отняли⁈

* * *

Перекрестившись, стучусь специально предназначенным для этого железным кольцом. Загафкала, по голосу видать — здоровущая псина и, спустя несколько минут — из створок ворот высунулась характерно безволосо-бабья харя бывшего мужика, неопределённого возраста и по-бабьи же визгливо нас приветствовала:

— Мир вам!

При виде его, меня пробило на «бояр-анимэ»:

— Здрав и ты буде, «голубок белый»! Проводи-ка меня, будь так добр, до вашего «кормчего». У меня назначено.

Тот, глядя с недовольством, можно даже сказать — с превеликой брезгливостью, словно лишь своим присутствием мы могли осквернить его:

— Ну, коль «назначено» — заходите, жеребчики.

Если забыл уведомить: себе подобных эти физически-моральные уроды называли «белыми голубями», а нас — нормальных мужиков, они обзывали «жеребцами». А позволить себя уговорить отрезать себе хер с яйцами — на их сленге означало «обелиться».

Дебилы, пилиять!

Иду вслед за высоко-здоровущей, но бабьей фигурой (с отложениями жира не вокруг талии — как у нормального мужика, а на бёдрах) кастрата и, проходя мимо надрывающегося в хриплом лае здоровущего лохматого кобеля на цепи, решил схохмить:

— А этого что не «обелите»? Тоже — Божья тварь, как никак.

Видать не утратив вместе с яйцами чувства юмора, тот:

— Так, согласие «обелиться» всяк кобель должен дать! А что он там лает — не поймём: может ты, добр человек — по-собачьи разумеешь?

Ладно, будем считать у нас — с первым виденным вживую скопцом: ничья — «один-один» и благоразумно промолчим. Наши «кобелиные причиндалы» целее будут.

Официально приказав Гусару бдеть во дворе, двумя перстами перекрестив лоб, что произвело благоприятное впечатление на «консьержа», захожу в дом. Здесь нас поджидал уже другой скопец — сухенький, сморщенный и идеально лысенький старичок с добрыми глазами, сказавший практически нормальным голосом — а не пропищавший как мышь, подобно встретившему нас