под пером Жорж Санд мы встречаем выражения восхищения перед ее умом, грацией, красотой, смелостью. Но у нее было холодное сердце, неспособность бескорыстно и беззаветно отдаться чему-либо или кому-либо. Эта неспособность с годами перешла в настоящую корыстность, которую Соланж проявляла даже в своих любовных отношениях, а под конец и в явную жадность к деньгам, скупость и любовь к спекуляциям, выдававшую в ней дочь Казимира Дюдевана. В свои увлечения Жорж Санд вносила стремления к чему-то высшему, влюблялась по большей части в носителей разных идей. Соланж умела связывать любовь с... любовью к презренному металлу. Жорж Санд была добра до слабости, Соланж часто просто зла – «это была злость ради злости, как есть искусство для искусства», так выразилась про нее одна знаменитая артистка, рассказавшая нам следующее:

«Да, Соланж с самого раннего детства была зла...

У нас было маленькое имение в Бри. Раз мы пригласили всю семью Санд приехать погостить; они приехали, и вот скоро по приезде я, как все помещицы, пошла их водить и показывать все: дом, сад и огород.

От дома шла длинная аллея, по сторонам которой росли лилии, ирисы, нарциссы. Мы с M-me Санд, разговаривая, шли впереди, а молодежь сзади. Только я все слышу сзади щелканье хлыста, свист, – обернулась наконец, и вижу, что Соланж идет и хлыстом стегает по головкам цветов, они тотчас переламываются на стебле и свисают. «Но, милое дитя, что же вы делаете?» Я страшно рассердилась, меня это страшно возмутило, как грубая, скверная злоба, отвратительная по своей бесцельности, или, вернее: имевшая единственной целью сделать кому-нибудь неудовольствие...

И так было всегда: Соланж делала зло, как занимаются искусством – из любви к искусству»...[470]

При этом Соланж еще ужасно много воображала о своем «баронстве», дворянстве, аристократизме, происхождении от Морица Саксонского и родстве с королевским французским домом. Она с детства любила разыгрывать аристократку, – и в письмах и дневниках Жорж Санд ее постоянно так и называет, то «баронессой», то «бароном», то «принцессой», то «божественной». Даже в одном маленьком стихотворении – вроде прелестной маленькой утренней серенады, – написанном Жорж Санд для Соланж, когда ей было 8 лет, в 1836 г., и сохранившемся на вклеенном в «Дневник Пиффёля» розовом листочке бумаги, мать-поэт называет ее именем баронессы:[471]

В детстве это тщеславное желание «казаться» чем-то, желание слыть аристократкой, блистать, страсть к нарядам, к богатству, злорадство и язвительность, или припадки настоящей злости – проявлялись по большей части в пустяках или довольно невинно, и о них в семье говорили с добродушной насмешкой, вроде:

...«Вечные истины остаются, даже когда все изменится кругом... Даже когда Соланж сделается агнцем»... [472]

...«Что здесь хорошо (на Майорке), так это страна, небо... Здоровье Мориса и смягчение Соланж... Она теперь почти постоянно премилая, с тех пор, как у нее была морская болезнь. Морис уверяете, что она выплюнула весь свой яд».[473]

...«Соланж берет усиленно уроки и усиленно тратит время на свой туалет. Она впадает в кокетство, над которым я прошу тебя, когда ты увидишься с ней, хорошенько посмеяться, чтобы исправить ее».[474]

...«Соланж хорошо себя вела в течение двух или трех дней, но вчера у нее был новый припадок бешенства. Это соседи Ребули, англичане, которые, как люди, так и собаки, ее одуряют. Я с радостью вижу, что они уезжают. Но я, кажется, должна буду вновь ее отдать в пансион, если она не захочет работать. Она меня разоряет на учителях, которые ни к чему не ведут».[475]

...«Толстушка очень послушна в пансионе, как говорят. Дома я этого вовсе не замечаю. Она, как всегда, здорова. Бог даст, она сделается немного менее ежом с годами. Когда я вижу Леонтину, с которой не легко было справляться, доброй и кроткой, как теперь, я надеюсь, что и Соланж тоже в один прекрасный день переменится».[476]

...«Славянин из Моравии... обещает мне благодарность всей славянской расы от моря Эгейского до его Ледовитой сестры. Ты можешь давать это прозвище Соланж, когда она будет не пай»...[477]

...«Великая Соланж скоро вновь примется за уроки».[478]

Но с годами все это стало принимать все более серьезный характер и очень заботить Жорж Санд.

В этюде г. Рошблава «Жорж Санд и ее дочь»,[479] написанном главным образом на основании неизданной переписки матери с дочерью, а также и в уже упомянутой интересной книге г. д’Эйльи, напечатан целый ряд писем Жорж Санд к Соланж и к г. и г-же Басканс, показывающих, с каким глубоким вниманием Жорж Санд относилась ко всякому поступку и шагу дочери, и как она старалась об исправлении ее недостатков, о правильном развитии ее воли, прилежания, умения владеть собой, уступать, думать о других; как она заботилась о внушении ей здравых понятий; как она боялась, чтобы девочка не теряла времени, занимаясь небрежно или со слишком мягкими учительницами, не умеющими заставить ее работать самостоятельно, и слабостью которых она немедленно воспользовалась бы; как бы она не сделалась католически суеверной.

И тут Жорж Санд повторила ошибку своей бабушки относительно нее самой. Придя после длинного ряда сомнений, нравственной борьбы и отчаяния к последней стадии своих верований, – свободному деизму в духе Леру и Лейбница, она решила, что лучше всего избавить девочку от этого длинного пути и уберечь ее от суеверий католицизма, от веры в обряды, и т. д. И она достигла того, что Соланж, по натуре уже материалистка, не верующая ни во что и совершенно обходившаяся без всяких идеалов, сначала стала просто атеисткой, а впоследствии взяла от религии то, что требовалось «хорошим тоном», за которым она вечно гонялась, т. е. самое формальное, внешнее, пустое исполнение обрядов, не согретых ни малейшим чувством веры или внутренним убеждением, нечто вроде параграфа светского кодекса приличий.

Итак, Жорж Санд очень заботилась о воспитании дочери, но, странное дело, все почти письма ее к Соланж после 1838 г. производят впечатление чего-то рассудочного, холодного, в них чувствуется мать разумная и заботливая, но часто будто слишком рассудительная. Жорж Санд говорит в «Истории моей жизни», что она, например, нарочно скрыла от Соланж, что ей тяжело было с нею расстаться в 1841 г., дабы та не воспользовалась этой слабостью в свою пользу.[480] То же самое видно из письма ее к Соланж, написанного в начале этого года и приводимого