Серебряный Монкнут вздрогнул всем своим иссохшим, но всё равно обширным телом, захрипел и испустил дух, превратившись из личности в предмет. Остаток свечи к тому времени прогорел, и маг оказался один в темноте рядом с мертвецом, но увы, не только с ним. Окрепли тяжёлые мысли, воспылали вопросы, разрослись сомнения.

Каким-то образом посреди нигде, посреди земель, прозванных Дикими, он один ухитрился стать причиной войны, которая обойдётся… во сколько жизней? Сотни? Тысячи? Тысячи симианов, не людей, а обезьян, далёких и чужих сыну Вестеррайха, должны будут положить свои жизни на то, чтобы избавить мир от чего-то очень дурного. И их лидеров такой исход вполне устраивал.

Только человека, ставшего причиной, почему-то нет.

Он просидел подле тела довольно долго, слушая собственное дыхание, собственные мысли, и пытаясь нащупать внутри Путеводную Нить.

Выбор. Вопрос выбора появлялся перед волшебниками также часто, как перед обычными смертными. Роль Нити в нём играла странную роль, доводя до парадоксов. С одной стороны, маги любили утверждать, что судьбы не предначертаны, а с другой часто отслеживали, куда стремилась их Путеводная Нить и старались не натягивать её слишком сильно, послушно следовать. В чём же разница? А в том, что простые смертные не чувствовали никакой Нити, руководствовались наитием и тем освобождали себя. Маги же могли сознательно идти иной дорогой, отрекаясь от той, на которую легла Нить.

И тогда, в темноте, Тобиус принял решение не противиться своей.

День прошёл в тревожных заботах, и ко времени наступления заката все, кто мог сражаться, были над краем плато. Тысячи сару-рилл взяли в руки оружие, и первыми среди них готовились вступить в бой паладины. А кроме них вооружались все остальные симианы, которым не повезло попасть в западню. Выходцы из всех племён объединились как некогда прежде, хотя были напуганы и с надеждой смотрели на могучих горилл.

Зато эльфы не проявляли и тени страха. Боевой раскрас нанесённый на их лица единожды, почти не трескался, ибо воины дома Сорокопута, сражались и умирали бесстрастно. Они не удостаивали врагов выражениями ярости, боли, кровавого торжества, они были намного выше этого. Разве что долгие искусные пытки, которым подвергались их пленники, заставляли эльфов улыбаться.

Два чародея из их числа, творили магию на опустевшей площади, расплетали и сплетали заново древоходов, создавая из шести орясин одного гиганта в виде кабанообразного существа, из спины которого рос человекоподобный торс с длинными руками-хваталками. Заклинание происходило через красивый синхронный танец чародеев, состоявший из изящной череды жестов и магических песнопений. В это время Тильнаваль и рогатый лаушани пребывали рядом с Серебряным Дреммом, возглавившим воинство сару. Остальные Серебряные тоже заняли свои места среди воинов, они являлись главным оружием города, ровно как Направляющие Корса.

Солнце зашло. Над лесами раздался громовой рёв и Астрал заволновался, отзываясь на него. Серебряные ответили, колотя себя ладонями в грудь и ухая, дабы вселить в сердца сородичей отвагу. Их глаза горели белым, а глаза прочих сару воспламенялись решимостью. Крики и гомон вознеслись над Храмовым городом защитным пологом в дополнение к тому, что воздвигли чужеродные чародеи.

Из лесов выступили рогатые фигуры. Они скользили поодиночке, не держа порядка, не спеша и не медля, но за каждой тянулся ширившийся клин слепых чудовищ; огромные комья живых мышц перебирали отраставшими и убывавшими ногами, вышагивали, шатаясь неестественно, каркасные великаны.

Самый большой ком хищной плоти выбрался вперёд, неся на себе триглава. По мановению руки предводителя чудовищная рать замедлилась, а потом замерла в тишине.

— ВРЕМЯ ИСТЕКЛО, — долетел с низин тройственный глас, — ВЫДАЙТЕ МОЕГО ВРАГА, ИЛИ УМРИТЕ!!!

Ответа не было, сару приготовились к обороне, а эльфы намеревались поддержать их своей магией настолько, насколько смогут.

— РЕШЕНО!!! ТАК ТОМУ И…

Никто не заметил, как крошечная фигурка упала с края плато, однако все заметили, как в месте, куда она упала, родился источник ярчайшего света. Как гость из иного, светлого мира, он полыхнул и погас, а крошечная фигурка продолжила свой путь от города в сторону леса.

Тобиус был обнажён, если не считать сумки, что висела на его шее и длинного кожаного шнурка с десятками небольших пластинок на нём, — ожерелья. Пластинки были деревянными, глиняными, металлическими, костяными, на каждой помещались тонко нанесённые магические знаки, каждая была напитана гурханой. На том же ожерелье висели кольца волшебника, серебряное, вмещавшее дух бурана, и чугунное, в котором спал худукку. В правой ладони серый волшебник держал горсть всякого сора: гранитные камушки, крупные кристаллы морской соли, красные кристаллики мутного, дешёвого аловита. В левой лежал фиал с грибным эликсиром.

Продвинувшись достаточно далеко, Тобиус откупорил фиал и залпом осушил его. Бурлящий ток силы вторгся в его астральное тело, заставляя кровь вскипать, ломя виски, проявляя вздувшиеся, потемневшие вены по всему телу. Несравненное чувство мощи наполнило его.

— ПОКАЗАЛСЯ!!!

Маг переборол дрожь, гулявшую по телу, успокоил мышцы, требовавшие действия, сосредоточился, глубоко вдохнул.

— Они… меня… не укрывали! Я прятался… ото всех!

— ЭТО БОЛЬШЕ НЕ ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЕ, ОТРОДЬЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ, ПРИДИ КО МНЕ И ПРИМИ СВОЁ НАКАЗАНИЕ!!! ВЕЧНОСТЬ БОЛИ ЖДЁТ ТЕБЯ!!!

— Иду, иду…

Чары Силы Гиганта пробудились, начав трансформацию тела, стремительную и мучительную. С треском и хрустом удлинялись кости, росли огромные мышцы, человек увеличивался втрое против себя прежнего, а поверх его раскалившейся кожи нарастал светившийся индиговый панцирь материализовавшейся гурханы.

— Иду!!!

Топор Шааба врезался в хищную плоть, взорвался, заколыхав её и охватив пламенем. Мышечный ком задёргался в немой агонии, стал терять плотность, но триглав его уже покинул. Он воплотился рядом с Тобиусом, скалясь тремя пастями и протягивая к волшебнику длань.

— Боль!

И человек ощутил боль, внутри его тела словно проросли тысячи тонких иголок, которые… тут же пропали. Ярон слегка отшатнулся в недоумении.

— БОЛЬ!!! — взревел он на три глотки.

И вновь иглы возникли на миг, чтобы тут же исчезнуть.

— ЧТО С ТВОЕЙ КРОВЬЮ, СМЕРТНЫЙ?!!

Перевитое тёмными венами лицо человека, нездоровое, пятнистое, исказилось вымученной улыбкой:

— Твой… сын, кажется, пытался вскипятить её, — Тобиус материализовал в руке копьё из твёрдой гурханы, — и перед встречей с тобой я решил немного… разбавить. Сейчас во мне столько алхимических реактивов, что печень и