со столькими важными писателями. Я не в их числе, он согласился на эту встречу только благодаря Туре, и все же на шажок я продвинулся, теперь я не просто имя, но и лицо, и он обещал прочесть то, что я ему пришлю.

* * *

На Рождество мы поехали к отцу Тоньи в Молде. Мне там нравилось: большой дом, откуда открывается вид на фьорд и горы на противоположном берегу, на первом этаже – бассейн с баней, где хранилось дайверское снаряжение, на втором – просторная гостиная, а над ней чердак, где стоял стол для настольного тенниса. Там всегда было опрятно, все работало как надо, с утра убирали снег, потом катались на лыжах, вечером вкусно ужинали и уютно отдыхали, и если в этом доме существовали проблемы, если где-то и прятались тайны, я их не замечал. В первой половине дня мы выбирались в город, встречались с друзьями Тоньи, в компании которых я так и не научился держаться естественно, молчал и переживал, кроме, разумеется, тех случаев, когда мы шли в бар и я напивался, или когда под Новый год отец Тоньи устроил ужин, пригласил ее друзей и я вдруг завел с ними задушевные разговоры. Здесь, в этой располагающей обстановке, даже тоска утром следующего дня мучила меня меньше, я ощущал себя скорее не дурным человеком, а молодым зятем, решившим как следует оторваться на выходных.

В начале января Тонья вернулась в Волду, а я взял компьютер и поехал в Кристиансанн, где снял комнату на старой вилле на острове Андёйя, которой владел муниципальный департамент культуры. Сделал я это по совету Терье Драгсета. Прожив несколько лет в Копенгагене, он вернулся в родной город и устроился в муниципалитет советником по литературе. Его напечатали в издательстве «Тиден» и называли одним из лучших поэтов своего поколения, его стихи часто называли гимническими, но я их не читал. Энергичный и открытый, он обладал пронзительным обаянием. Драгсет приехал на виллу, которая когда-то стояла далеко за городом, а сейчас находилась посреди жилого массива, показал мне дом, сказал, чтобы в случае необходимости я звонил ему, и ушел работать в другое крыло здания, в кабинет, мне он тоже разрешил им пользоваться, а чуть позже уехал, оставив меня в одиночестве. Я достал из коробки компьютер, установил его, подключил и сложил рядом с ним привезенные с собой книги – два тома «В поисках утраченного времени», «Отпущение грехов» Тура Ульвена и дебютный сборник Туре «Спящий клубок».

Комната была маленькая – кровать, письменный стол, кухонный уголок, но само здание оказалось огромным. Насколько я понял, в былые времена вилла принадлежала Уле Буллю. Вечером я обошел комнаты, благодаря мебели и подобранным в тон обоям похожие на музей. Заглянул в кабинет к Драгсету, проглядел книги, вернулся к себе и сел за компьютер, но за день произошло слишком много событий, поэтому работа не клеилась, я позвонил Тонье и проболтал с ней около часа, а потом лег спать.

Проснулся я в одиннадцать утра, позавтракал, включил компьютер и сел за него.

О чем бы мне написать?

В голову ничего не приходило.

Я открыл какой-то файл в надежде, что найду подходящее начало.

Всему свое время. Сейчас оно здесь, в этом доме, перед окном, обрамляющим пейзаж, оно дремлет в сером майском сумраке. Иначе и быть не может.

* * *

Шаги по мокрой траве, шорк-шорк под дождем. С неба льет на землю, капли с веток падают на шею, когда он останавливается открыть ворота. Створка распахивается с тихим скрипом, снова ударяется о столб, он накидывает на нее проволочную петлю. Руки у него ледяные.

Он прячет их в карманы и шагает прочь, по узкой размытой дороге.

* * *

Сквозь метель проступает человеческая фигура, бежит, опустив голову, навстречу ветру. Он смотрит в окно, как она все отчетливее и отчетливее проявляется на тяжком сером, неизменном фоне; видит взволнованное, раскрасневшееся лицо мальчика, распираемого важной вестью и большой ответственностью. Он понимает, что случилось, он и сам слышал выстрел несколько минут назад. Но охваченный смятением, уже не верит себе, допускает, что, возможно, это был гром; вместо того чтобы выйти в ненастье на улицу, подняться на холм и выяснить, в чем дело, он подбросил в камин полено и уселся в кресло у окна, все еще сонный. Но выйти ему придется, мальчик уже колотил в дверь и выкрикивал его имя.

* * *

Каждую ночь одно и то же. Высоко на строительных лесах я сжимаю в руке железную трубу. Городские улицы в головокружительной дали внизу. Где-то воет сирена. Гулкий удар металла о стену. Чей-то крик. Я подхожу к перилам. Один из кранов поворачивается над крышей. Свисающий на цепях контейнер покачивается туда-сюда. Словно приманка, думаю я. Я оборачиваюсь, сую трубу в замок. Какое наслаждение. Сжимаю перила. Пальцы в перчатке, грубая ткань прилегает к коже. Я знаю, металл холодный, стисни я пальцы посильнее, и почувствую это. Но я подлезаю под перила, иду по настилу лесов. Чуть сдвигаю назад каску, снимаю перчатку и запускаю руку в волосы. Потный лоб леденеет от внезапного холода. Кажется, словно этот холод идет изнутри меня. Пожилой рабочий стоит у перил и глядит вниз. Я подхожу к нему. Он молчит. Мы смотрим на город. Солнце на жестком синем небе почти белое. Это оно привносит во все вокруг такую четкость, думаю я. Это оно заставляет наледь сверкать на досках. Хочется что-то сказать старику. Тень от дома под нами ложится на тротуар, четко обозначая границу. Мягкий изгиб бетонного моста над закованным в лед озером. Дым поднимается из труб на крышах, почти невидимый, всего лишь легкое колебание воздуха, разве что чуть более темного. Тепло. И спокойные гидравлические движения крана. Я молчу, я никогда ничего не говорю.

* * *

Мне видны от силы холмики метрах в двадцати от дома, рябиновая рощица и покосившийся забор наверху, отделяющий наш участок от соседского. Остальной пейзаж, фьорд и отвесная скала на противоположном его берегу растворились в тяжелом сером тумане. Я приоткрыл окно. Журчание набирающего силу ручья стало слышнее. Глубокая тракторная колея на земле перед домом заполнилась глинистой серо-коричневой дождевой водой. Я вспомнил этот свирепый звук. С каждым поворотом колеса трактор все глубже увязал в колее, двигатель ревел все громче, все яростнее и мощнее, – признак нетерпения, предстоящего действия и укоренившейся уверенности в том, что любую проблему можно